Никто об этом не узнает

Морс был брусничный. Вкусный, в меру сладкий и хорошенько процеженный.

— Или, — сухо ответила она.

Ее вдруг осенило, откуда такое беспокойство с его стороны. Он просто испугался того, что перегнул палку. Испугался, что теперь, когда она заболела, папа может узнать правду, и тогда… Папа ведь сказал, что еще хоть один промах с его стороны, и доучиваться он будет в какой-то закрытой школе. Вот Максим и встревожился, как бы она не сдала его.

Эта простая и очевидная правда почему-то подействовала на нее сильнее, чем его откровенная грубость, жестокость и беспричинная ненависть к ней. Потому что до этого момента Алена, вопреки всему, все равно относилась к нему с непонятной даже для самой себя симпатией, а теперь вдруг он стал ей противен. Захотелось сказать ему, бросить этак с презрением, чтобы не беспокоился, что она не выдала его, не нажаловалась отцу. Но как ни крути, а она все равно боялась его. Потому что не знала, что от него можно ждать. И потому что чувствовала: он из тех, у кого нет внутренних рамок и тормозов, что захочет, то и сделает. А с такими связываться… В общем-то, Алена уже ощутила, каково с такими связываться.

— Ну ладно, — помолчав, вздохнул он. — Поправляйся.

Поднялся и вышел.

* * *

Болеть, конечно, противно. Особенно с непривычки. Один плюс в этой ситуации — не нужно было ездить в гимназию, при мысли о которой ее прошибал холодный пот. Алена все собиралась поговорить с папой по поводу перевода куда-нибудь в другое место, но никак не подворачивался удобный момент. Папа если и заглядывал, то на пару секунд, справлялся о самочувствии и сразу же убегал, ссылаясь на неотложные дела. А в четверг и вовсе уехал, но обещал вернуться в воскресенье и взял с нее слово, что к этому времени она непременно поправится.

Максим к ней больше не заходил. Правильно. Зачем ему? Он ведь уже понял, что она не нажаловалась отцу. Так что беспокоиться больше не о чем. Иногда она слышала его шаги в коридоре и каждый раз внутренне замирала: вдруг зайдет? Но он уходил к себе. А пару раз из его комнаты доносилась его музыка.

Сначала Алена не поняла, что на гитаре играет он. Думала, что просто включил инструментальную музыку. Слишком объемный, сильный и при этом чистый был звук, и исполнение красивое. Поэтому озадачивалась, когда мелодия вдруг обрывалась, а затем могла зазвучать снова или смениться другой. И лишь услышав, как он разыгрывается (видимо, настраивал гитару), догадалась: это все он. А однажды он запел. Песня была незнакомой, но голос его она узнала сразу. Как же он здорово пел! Ей и тогда, на вечере, понравилось, хотя он явно паясничал. А тут… Аж мурашки побежали. Алена слушала затаив дыхание, даже из постели выбралась и прильнула ухом к двери. Знал бы он!

От нечего делать она снова нарисовала его портрет. Глупо, конечно, она сама понимала. Но чем еще заняться? Лежать в постели дни напролет — это скука смертная. К тому же бездельничать Алена не привыкла и маялась. Так что оставалось только читать книги из списка Лилии Генриховны да рисовать. Правда, с трудом, но все-таки освоив навигацию в планшете, она время от времени выходила в Сеть, читала новости и сплетни, отвечала на сообщения подругам из детдома. По ним она скучала, хотя это не сравнится с тем, как она скучала по отцу. Не видел а-то его всего сутки, а уже заждалась. И время, как назло, тянулось еле-еле.

Было около четырех, когда внизу раздался шум — топот, многоголосье, смех. У них гости? Алена отложила книгу, выскользнула из постели, надела шорты и футболку. Затем явственно услышала, что шум приближается. Галдящая толпа — не меньше шести-семи человек — по лестнице поднялась в коридор.

— Макс, сто лет у вас не была, — прямо за дверью прожурчал женский игривый голос.

Алена узнала его! И остальные голоса тоже. Это они! Его одноклассники. Те, кто оскорблял и унижал ее. Сердце сжалось в болезненный комок, и внутри все похолодело. Ее вновь начало трясти. Господи, зачем они здесь? Одно их присутствие навевало ужас. А если они сунутся к ней? Замок на двери имелся, но его и замком-то не назовешь. Простая собачка, врезанная в ручку, которая снаружи запросто открывалась даже ногтем.

Вскоре они ввалились в комнату к Максиму, хлопнули дверью. Алена хоть и перевела дух, но успокоиться никак не могла. Голоса их звучали теперь приглушенно, но взрывы хохота тотчас отзывались в груди болезненным спазмом.

Мелькнула даже мысль уйти из дома. Сбежать. Но куда? Она до сих пор не знала города, да что там город — даже этот коттеджный поселок Алена еще не освоила и потому панически боялась потеряться. Она осталась, но сидела как на иголках, не могла ничем заняться, ни на что отвлечься, кроме как напряженно прислушиваться к звукам из комнаты напротив.

Сначала у них громыхала клубная музыка, и топали они так, что вибрация прокатывалась по стенам и полу. От взвизгов и воплей Алена вздрагивала, какие-то совершенно дикие картины рисовались перед глазами.