Никто (СИ)

Ольга (сидит, отвернувшись в сторону, затем обращается к Маковскому). -- Сергей Константинович, когда же выйдет первый номер вашего журнала. Мы все в нетерпении!

Маковский. -- Ольга Петровна, у нас небольшие трудности с финансами. Я думаю, мы с ними в скором времени управимся, а что касается материала для номера, то его достаточно. Так что полагаю, в сентябре-октябре наше детище предстанет перед строгим судом публики.

Платон. -- А позвольте спросить, а в чём всё-таки затруднения с финансовой стороны? Не хватает капитала?

Маковский. -- Извольте! Средств у нас сейчас достаточно для выпуска первых трех-четырех номеров. А потом... Потом надеемся на подписку. Наши читатели это взыскательная публика, любящая искусство, но и, кроме того, публика состоятельная.

Платон. -- Собственно, доход будет небольшим?

Маковский. -- Это так. Наша цель не прибыль, а распространение идей аполлонизма, то есть прекрасного.

Платон. -- Выходит, что гонорар для авторов будет ничтожно малым?

Маковский. -- Отчего же? Для этого мы средства найдем.

Анненский. -- Платон, ты так настойчиво интересуешься финансовым вопросом, что уже смутил нашего любезного Сергея Константиновича.

Ольга. -- Уж не хочешь ли ты сам что-то написать в журнал? А впрочем, о чём я говорю -- у тебя никогда не было склонности к литературе.

Дина Валентиновна. -- Тебе, всё бы пустить шпильку мужу!

Появляется Арефа с ларцом. Ставит его на стол перед Анненским, а потом подходит к Дине Валентиновне, ставит её кружку на серебряный поднос и удаляется.

Анненский. -- Ну, вот и ларец! Чтобы вы хотели послушать?

Нина. -- Иннокентий Федорович, скажите "Стансы" или "Старую шарманку".

Ольга. -- "Смычок и струны".

Анненский (внимательно посмотрев на неё). -- Пожалуй, прочту, если угодно.

Открывает ларец, перебирает бумагу, находит нужный лист. Начинает читать.

"Смычок и струны"

Какой тяжелый, темный бред!

Как эти выси мутно-лунны!

Касаться скрипки столько лет,

И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег

Два желтых лика, два унылых...

И вдруг почувствовал смычок,

Что кто-то взял, и кто-то слил их.

"О, как давно! Сквозь эту тьму

Скажи одно, ты та ли, та ли?"

И струны ластились к нему,

Звеня, но, ластясь, трепетали.

"Не правда ль, больше никогда

Мы не расстанемся? довольно..."

И скрипка отвечала да,

Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,

А в скрипке эхо все держалось...

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил

До утра свеч... И струны пели...

Лишь солнце их нашло без сил

На черном бархате постели.

Прочитав, роняет листы на пол и не подбирает их. Все молчат какое-то время, как бы обдумывая услышанное.

Беляев. -- Чудесно, потрясающе! Иннокентий Федорович вам бесспорно надо печататься.

Валентин. -- Как это тонко, отец!

Маковский. -- Да, свежо, удивительно свежо! И как глубоко! Смычок слился со скрипкой в одно целое. Но воля музыканта важнее, только она может соединить их вместе. Если делать широкое обобщение -- музыкант это сама жизнь, в чьих силах нас сводить и разлучать.

Нина. -- Интересно, кто эти смычок и скрипка? Иннокентий Федорович, вы не раскроете загадку?

Анненский

(неуверенно). -- Ниночка, это всего лишь поэтический образ, пришедший в мою голову во время поездок в поезде. Знаете, под стук вагонных колес о многом думается.

Ольга. -- Какой, право, здесь интерес, Нина? У Иннокентия Федоровича много поэтических образов, надо только внимательно слушать!

Нина (обиженно). -- Можно и не говорить, я сама догадываюсь.

Платон. -- Да что тут думать? Смычок и скрипка это поезд и вагон, в котором ехал Иннокентий Федорович. Я сразу понял. (Все удивленно смотрят на него).

Дина Валентиновна. -- Кеня, голубчик, хочешь дольку апельсина?

Анненский. -- Я...мм...

Дина Валентиновна встает, подходит к нему, кладет дольку в рот. Анненский беспомощно, не противясь, жует. Но лицо его недовольно.

Дина Валентиновна (смотрит на него, усмехается). -- Что случилось? Тебе не нравится?

Анненский. -- Нет, всё хорошо, Диночка! Только твои пальцы пахнут сигаретами.

Дина Валентиновна (капризно). -- Кеня, я не могу бросить курить, ты же знаешь! И потом, я недавно читала в "Петербургской газете", что в Гдовском уезде проживает старуха, которой сто двадцать девять лет. Можешь себе представить, что старуха почти слепа, плохо слышит, но до сих пор курит!