Нина Горланова в Журнальном зале 2001-2003

И билось громко железное сердце воды: бух-бух-бух. Наверное, это мое сердце стучало, но тогда я этого не понимала. И вот последние пузырьки удалились… Но что это? Навстречу мне пошли другие пузырьки! Вскоре я узнала лицо Веры. Она нырнула, чтобы спасти меня. Ангел, ангел! Буквально я видела ее в виде крылатого существа, которое спускается ко мне сверху. Но все-таки я, видимо, была на грани безумия, потому что стала сильно хватать Веру за руки. Мы могли тогда обе остаться на дне. Но она не растерялась и укусила меня изо всех сил. Тут я и отпустила ее руки — за косу она вытащила меня из воды.

— Убийца! — кричала она, отплевываясь. — Зачем ты хватала меня за руки?

— Спасибо, — слабым голосом отвечала я, краем глаза наблюдая, как Вадик выливает воду из своей гитары (даже гитара чуть не утонула).

— Убийца, смотри, какие синяки остались у меня на запястьях!

— Спасибо…

Оказалось: плот перевернулся, и меня ударило бревном по голове. Но Вера спасла. Как мне в тот миг хотелось, чтоб меня звали Верой!

Ведь без нее я лежала б… осталась на дне, со мной утонуло бы все мое будущее: все мои дружбы, любови, семья, дети, книги и картины (это я сейчас так думаю).

Когда КАПЕЛЛА вела меня домой — под руки, я пробормотала что-то про сон — не зря, мол, война приснилась, меня схватили фашисты и пытали.

— Тебе одной, что ли, война снится? — устало спросила Вика. — Я тоже вчера видела ядерный гриб над клубом.

Вадик про карибский кризис начал: мол, после него все такие грибочки видят во сне. Страх войны мы коленом запихивали в подсознание (жить-то надо), но от подсознания до сознания доходили вести. И вот средь ночи люди просыпались и по кусочкам собирали каждый себя — разорванного в приснившемся бою…

Возможно, всему причиной крепкий чай, не знаю. От дурноты он помог, но не дал заснуть, и к утру была готова поэма о войне (приснившейся). На следующий день я побегу с нею к Вере, прочту и услышу:

— Нинка, дура, тебя каждый день будем ударять по голове бревном и в воду! Поэтом станешь. — И она так страстно поцеловала меня в ухо, что я на несколько секунд даже оглохла на него. — Дура, сейчас же отправляй это в “Юность”!

Сказано — сделано (и я мысленно уже видела свою фамилию на страницах журнала).

— Синяки! Мне теперь не обидно вас носить — поэта я спасла, — Вера всем показывала свои запястья — дело было на “Магнитке”, перекрестке, где собирались старшеклассники.

Это у нас называлось “хохмить”.

Как мне было не любить таких друзей! Но все-таки еще больше я любила свободу. И через неделю решила уехать из дома — навсегда. В самостоятельную жизнь. В Крым.

Крым перевернул меня, как лопата переворачивает ком земли. Хорошо помню тот КРЫМСКИЙ УЖАС. Ужас перед пустотой жизни ясно встал перед очами души моей, психеи. Что, значит — ТАК до самого конца? Под палящим солнцем с тяпкой на винограднике… И это все?

Пусть простят меня любители Крыма, но что’ мне эти скалы и розы, если я видела только коричневые комья земли перед глазами! Море? Но я уже тонула, и водобоязнь осталась навсегда.

Косу пришлось отрезать — жара. Пот стекает по всем частям тела, если первые струйки щекочут кожу, то в конце смены последние — уже разъедают. Его запах мешает думать. Нужно или чаще мыться или глубже задумываться. Мыться во время перерыва негде, значит, глубже задумывайся, Нина! Есть свобода брать, а есть свобода давать. Когда же я людям послужу, если после смены обмылась в море, доползла до постели, и все. Даже читать нет сил. В библиотеку-то заходила каждый день, меняла книжки в надежде найти ту, которая сильнее усталости. Неужели нет в мире такой книги? Нет. Не нашлось… А ведь мои товарищи по тяпке — все замужние женщины, значит, успевают готовить, стирать. Какими жизненными молотами выковываются такие характеры? Бригадирша кричит:

— Горланова, опять задумалась — работай!

Все мы смерды тут… Уж и подумать минутку нельзя.

Мне в моем теле стало неудобно жить. То спину заломит, то зуб ночью начнет меня воспитывать. Но главное: беспрерывный кашель начал меня мучить. Ко мне подошла пожилая женщина из нашей бригады:

— Попробуй пить свекольный сок с медом — мы так спасали в Казани блокадных детей из Ленинграда.

Романтизм до первого ревматизма. Я смотрела на обесцвеченный ветром тополь — все листья на нем вывернулись на тыльную сторону — вот и моя жизнь так же обесцветилась.

В воскресный вечер пошла на танцы. Меня пригласил один юноша. Он был странный. Нет, скажем так: странноватый. Как бы в трансе. Но я не могла в танце распустить свое тело, как цветок. Руки от тяпки словно навсегда скрюченные…

Выходит, я рвалась к свободе, а получила пришибленность. Только и согревали меня мысли о поэме, посланной в “Юность”, сладкие мечты. Если напечатают, напишу еще одну. А если не напечатают?