Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

— Нет, Нина, лучше вы приезжайте — мне легче работать дома, потому что так я чувствую себя свободно!

Это было как пароль и отзыв (для меня тоже главное всегда — свобода).

На автобусной остановке, внизу — возле самого тротуара — еще не было сизо, и я заметила мертвого сверчка. А я так люблю их ночные сонорные мелодии! В жаркие лета сверчки живут прямо в нашей пермской квартире и поют-поют…

Набоков бы поднял бедного сверчка, взял домой, подумала я. Но в это время подошел мой автобус. Через год умерла Ира, и я почему-то вспомнила того сверчка. Таня тогда помогла мне опубликовать мой мемуар об Ире в «Независимой»…

И вот не стало Тани. Ушли две мои певуньи.

А зачем мне жизнь заранее показала «эпиграф» в виде безмолвного сверчка, я поняла гораздо позже. Но об этом ниже.

Пока же сквозь сиреневый смог я еще еду на встречу с Татьяной Бек. Я никогда не видела ее ранее, но, конечно, знаю ее стихи. «Сжала губы полубантиком, полунищим узелком…» — эти строки всегда мне казались такими нужными!

Таня в точности выполнила все советы, услышанные по радио: расставила в комнате керамические сосуды с водой, чтоб смог не победил нас окончательно, и положила на стол марлевые повязки. Но мы про них так и забыли.

Несмотря на то, что в комнате было сизо, и портрет Тани работы Войновича казался принадлежащим Тернеру… мы взахлеб говорили и говорили.

Весь этот волшебный день записан у меня подробно (вечером я уехала в Пермь). Когда Танечка включила магнитофон, я достала свою записную книжку. Всегда все записываю. Она задавала совершенно необычные вопросы:

— Много ли в вас, нынешней, от той девочки, которой вы были в детстве?

— Вы — когда читаете — ищете в книге утешения или правды?

— Когда вы впервые почувствовали себя действительно зрелым человеком?

У нее на ходу возникали точные формулировки. Я сказала: меня как автора волнует, насколько человек меняется к лучшему, а его бездны — это мне совершенно уже не интересно. Таня уточнила: Вас не интересует эмпирика падения?

— Да, да, да!

Но тут же выяснилось, что ЭМПИРИКА ПАДЕНИЯ продолжает волновать меня… И еще как!

Так, я должна здесь сосредоточиться и подробно все передать! Господи, помоги!!!

Речь у нас зашла о мифологеме сокровища.

Я кратко анализировала: сокровище — от «сокрыть», значит, силу дает лишь то, что сокрыто, и Скупой рыцарь — не столько жадный, сколько в нем сильна мифологема сокровища, то есть деньги сейчас у нас вывозятся на Запад не только потому, что законы плохие, но и потому, что сильна мифологема сокровища.

И тут Танечка спросила:

— Секретики дети строят — в земле… это однокоренные слова: секрет и сокрыть?

Она ВСЕ ПРОВЕРЯЛА ДЕТСТВОМ! «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».

И далее — тот взволнованный разговор о буржуазности, который до сих пор стоит у меня в ушах… Как страсть к сокровищам — к деньгам, антиквариату — сочетается с тем, что художник пишет (фотографирует) одни трущобы. В чем тут дело? В том, что маргинальность продается хорошо? Или здесь имеем дело с неполным перерождением?

Таню очень волновало ПЕРЕРОЖДЕНИЕ некоторых знакомых!  Она печально сказала: ее родители бы смеялись над погоней за деньгами многих сейчас живущих писателей.

Затем она спросила про пермских диссидентов из моей «Любви в резиновых перчатках»:

— А вас потом не удивляло, что эти наши дивные мальчики часто становились компромиссными и буржуазными мужами?

— Нет, не удивляло и не изумляло. Иначе. Я об этом очень много думала. После революции всегда бывает перерождение. Революция пожирает своих детей или… выедает души (но без разрешения человека ничего с душой сделать нельзя). Тут напились недавно на вечере встречи, и один из прототипов этой повести говорит мне, что другой прототип его спросил: «Ну мы когда-нибудь эту суку повесим или нет?»

— Кого?

— Меня. Он, прототип постаревший, спрашивает: «Ты зачем нас так описала?» А я говорю: «Потому что меня это волнует до сих пор». (Моя подруга говорит, что надо было сказать: «Волнуешь ты меня, дорогой».) Очень некоторые испугались тогда, в 70-м. Суд. Излом судьбы. Но я с ними вместе не расклеивала тогда листовки против ввода войск в Чехословакию. Я не пережила этот ужас испуга. И не имею право их осуждать — имею право только волноваться, и вопрошать: что, почему, как? Ведь многие шли в диссидентское движение из амбиций, из соображений дружбы… Сложный процесс. А когда пришло время расплачиваться, не все были готовы.

Если сформулировать в общем, то Таню волновала ИГРА НА ПОНИЖЕНИЕ, которая идет в мире: засилье пошлости и массовой культуры. Я сказала:

— Но соревнования по поеданию крапивы — в мире капитализма — ЛУЧШЕ, чем гибель миллионов в лагерях при Советах.

— Да… просто одна знакомая звонит и часами уговаривает меня сменить прическу: мол, тогда студенты будут больше прислушиваться к моим словам! Знаете, я написала даже ей письмо! «Я же Вам не навязываю того, что меня волнует больше всего — размышления о рифме».