Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

Иду искать: нахожу экземпляр с восьмой страницы и еще один – вообще с двадцать шестой страницы. Начала нет нигде. Отдаю так... Настроение очень хорошее. Тут девочки пришли с прогулки, жадно сели слушать маркесовские истории писателя П. Буквально: потрясающе! Он работает в больнице, и все его истории начинаются с одной фразы: “У нас в морге...” (Забегая вперед, скажу, что еще два дня моя младшая дочь слово в слово пересказывала эти истории старшей сестре, старшему брату и другим – гостям нашим, ей, видимо, нравилось, что она как бы ВЛАДЕЕТ этими устными историями, ибо запомнила СЛОВО В СЛОВО)...

Наконец сосед по кухне стал мне выражать недовольство: я ему должна пятьдесят тысяч, не отдаю пока, нету. А гостей принимаю, мол. Я объяснила, что все принесли сами гости, он не верит в существование таких гостей...

Современный Белинский понял, что пора уходить, но писатель П. просил: “Еще пятнадцать минут”, “еще полчаса”. И прекрасные его истории лились, а мы только восклицали: это готовый роман, эпос, чудо. Боже мой!

Но вот истекли последние полчаса историй, гости уже одеты, обуты, и тут случается непредвиденное! Современный Белинский решил всем нахамить:

– А до встречи с вами я был БОЛЕЕ ВЫСОКОГО МНЕНИЯ О ВАШЕЙ ПРОЗЕ!

Муж не растерялся, сразу отвечает:

– Это поправимо: один рассчитанный точечный удар по черепу, и легкая амнезия обеспечена – ты снова будешь высокого мнения о нашей прозе, ибо забудешь о знакомстве с нами!

Гости поспешили уйти. А я легла с головной болью на кровать и говорю:

– Зачем он это сказал? Мол, пока не знал нас, так проза казалась вымышленной, а теперь видит, что мы – такие, как в романе!..

– Дорогая, успокойся, все позади, больше не будем принимать московских гостей-писателей-критиков, вот и все. Урок на будущее. Крученые они. Он то есть. Кстати, где его книга?

А гости подарили нам свои романы, повести, в том числе критик – свою подборку статей о реализме. Я открыла наугад первую статью “Белинского” – там много восторженно про настоящего Белинского, “неистового Виссариона”... Дальше читаю: “Реалист... лепит не по собственной воле, а по “образу и подобию”... и в этом счастье”.

Говорю мужу: что же это – пишет одно, провозглашает, и в жизни... другое! Недоволен, что мы похожи на героев своих, что слишком реалисты... в натурализме даже обвиняет этим! Ужо вот напишу я НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЙ рассказ о нем, пусть увидит, как он отличается от романа! Там – глубина, а перед вручением “Букера” (не нам) о романе мы начитались в газетах московских и журналах – до двенадцати разных трактовок... а в рассказе будет один смысл... (И тут Мурка с укором поглядела на меня: о ней-то не подумали – кто рыбки привезет?!)

С утра и до порога

– Редкая пробка от шампанского долетит до нашего потолка! – сказал Кораблев и добавил: его мать путает бездействие с полетом, а время – со звуком, не дай нам Бог!

Но сначала в дверях воссиял Мыльников с букетом белых лилий: в каждой из них было желтое продолговатое пламя, как от свечи. Однако Кораблев не начал улыбаться до тех пор, пока не убедился, что в сумке у друга – шампанское. Еще оказалось, что Мыльников принес зеленые бокалы для шампанского (новоселье же, подарки нужно вручать, вот тут и прозвучала фраза про пробку, которой не долететь до потолка – потолки в новой квартире высокие).

– Три с половиной метра, – сказала Людмила Кораблева печально, чтоб дать понять гостю, как дорого достались им эти высоты (пришлось съехаться со свекровью).

Анна Владимировна, мать Кораблева, уверяла, что она летает плюс заявление, что все Людмилы – людоедки, минус изучение сорока иностранных языков (хотела изучить сразу сорок восемь и просила купить журнал “Курьер Юнеско” на всех языках, но смогли достать только на восьми).

– Теперь мама говорит: слаб человек – смогу выучить лишь восемь языков.

– А у меня и такой слабости нет, – развел руками Мыльников.

– А ты знаешь, отчего поднимаются дрожжи? А сына вот сегодня спросили в школе.

Всех, кто поступает в первый класс, тестируют по новой системе… Я – кажется – начинаю понимать, от чего поднимаются дрожжи – от ужаса перед такими вопросами, – он изобразил подымающиеся дрожжи (в основном – надуванием щек).

Андрейка, сын Кораблевых, выбежал с подробностями:

– Еще, главное: чем отличается девочка от ку-у-клы-ы, – он хорошо передавал манеру психолога цедить слова. – Я сказал: девочка – она живая, а кукла – примерно как вы!

Потом психолог вызвал меня в соседнюю комнату: мол, ребенок очень агрессивный. А будешь тут агрессивным – Людмила протерла бокалы. – Мне чуть-чуть налейте.

– Мы чуть-чуткие… А шампанское от красоты этих бокалов кажется еще вкуснее!

А бокалы казались прекраснее из-за налитого в них шампанского, все ощущения закольцевались, и каким-то образом сюда, в это кольцо, входили лилии со светом свечей внутри. Но в это время из комнаты Анны Владимировны послышалось дикое пение.

– Уж лучше посох и сума! – прошептал гость.