Ниндзя в тени креста

И тогда Мустафа-паша погнал на приступ четыре тысячи исламских воинов-фанатиков – айяларов, одурманенных гашишем. Они не знали страха и стремились принять смерть в бою. Айялары бросились на приступ при свете факелов и фальшфейеров, и стало светло, как днем. Безо всякого защитного вооружения, нередко голые до пояса, фанатики были вооружены только небольшими круглыми щитами и ятаганами. Они выли, как одичавшие псы, а их безумные глаза наводили ужас. Уже поверженные, не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, айялары и впрямь кусались, как собаки, пытаясь добраться до горла раненых защитников форта, если кто-то из них падал рядом. Но и этот бешеный натиск был отбит с большим уроном для османов.

Израненный командир форта Луиджи Бролья сдал командование арагонскому рыцарю Мельхиору де Монсеррату, но тот вскоре был убит мушкетным выстрелом. Провансальский рыцарь Пьер де Массуэ Веркуаран, которого все звали «полковник Мас», а также молодые рыцари Хуан де Гуарес и Миранда, три столпа обороны форта, были тяжело ранены и не могли больше стоять, но продолжали биться своими двуручными мечами сидя. Видя столь бедственное положение форта, ла Валетт послал новых добровольцев. Недостатка в волонтерах не было, в бой их вел знаменитый корсар Ромега. Но когда они попытались пробиться в форт, добровольцев остановил огонь батареи с мыса Виселиц и турецких патрульных лодок.

А защитники форта продолжали сражаться. У них даже мысль о сдаче не появлялась. Де Гуарес сложил свою голову под вражескими ятаганами, полковник Мас был изрублен на куски, убиты были многие храбрые рыцари. 23 июня весь турецкий флот присоединился к обстрелу Сент-Эльмо. Два капеллана госпитальеров, Виньерон и де Самбрана, бывшие в форте с самого начала осады, исповедали и причастили оставшихся рыцарей и солдат. Затем они спрятали драгоценные святыни, подожгли часовню форта и стали бить в колокол. Это стало сигналом для защитников Бирги, что Сент-Эльмо пришел конец. Но янычары и спаги ворвались внутрь форта через три пролома в стене лишь тогда, когда рыцари израсходовали весь запас пороха и пуль. Оставшиеся в живых госпитальеры и солдаты – их было не больше сотни – отчаянно защищались, но что они могли сделать против османов, которые задавили их количеством?

Гоэмон предвидел такой оборот событий и даже продумал путь отхода из форта. Ниндзя не праздновал труса, сражался храбро, но не собирался сложить голову за идзинов, которые были для него совершенно чужды, хотя он и стал на время одним из них. По крайней мере, если судить по одежде. Что касается его несколько экзотической внешности, то де Алмейда представил Гоэмона как горца с Богом забытого высокогорного португальского селения, чем и объяснялась нелюдимость ниндзя, принимаемая защитниками форта за излишнюю стеснительность недалекого малого.

Гоэмон, как истинный христианин, даже обзавелся нательным крестом, купленным по случаю в Кадисе. Это была всего лишь одна из разновидностей маскировки, к которой часто прибегали синоби. В этом он не видел ничего зазорного; перевоплощение в другую личность ни в коей мере не затрагивало его веру. Главное, что на груди, под рубахой, он всегда носил свой амулет – инау. Что касается де Алмейды, то португалец к некрещеному «христианину» отнесся спокойно. Фернан уже настолько сдружился с Гоэмоном, что смотрел на его «чудачества» сквозь пальцы. Находясь рядом с Мачадо, фидалго чувствовал себя гораздо спокойней, уверенней и вдвое сильней.

Когда на небольшой площади посреди форта завязалась последняя, самая жестокая сеча, неистовый в бою Фернан де Алмейда хотел присоединиться к рыцарям, отчаянно отбивающимся от турок. Но Гоэмон придержал его за рукав и сказал ровным голосом:

– Сеньор, это конец. Мы сделали в форте все, что могли. Умереть никогда не поздно, тем более что позади нас бастионы Бирги, которые тоже кому-то нужно защищать. И потом, кто-то ведь должен доложить Великому магистру о славных делах его рыцарей.

Какое-то время де Алмейда прожигал Гоэмона насквозь бешеным взглядом. Для него, в отличие от юноши, битва с османами была сражением за веру. При всем его легкомысленном отношении к святым отцам и церкви он все-таки был истинным христианином. Неизвестно, чем бы закончилась их размолвка, но тут в разговор вступил аркебузир Франсиско Бальби. На него страшно было смотреть: в лохмотьях, прокопченный насквозь черным пороховым дымом, загорелый до черноты – словно обожженный на костре, с повязкой на голове, через которую проступала кровь, Бальби смотрелся выходцем из ада. Он сдружился с де Алмейдой и они всегда держались вместе.

– А парнишка прав, сеньор, – сказал Бальби. – Мы не рыцари и не имеем защитного облачения, поэтому янычары зарежут нас, как свиней, быстро и бестолку. Нужно уходить отсюда. Но как это сделать? Мы в мышеловке.

– Не совсем, – возразил Гоэмон. – Сеньор Бальби, вы не побоитесь прыгнуть со стены форта в воду?