Ниоткуда с любовью

Маша вспомнила про поиски этого браслета и улыбнулась. Ее позабавили эти воспоминания, которые накопились всего за один месяц, и эти несколько вещей теперь всегда для нее будут ассоциироваться с этим простым и вместе с тем очень сложным месяцем, который так много изменил для нее.

Сурминой вдруг стало очень грустно. Она отвернулась от окна, за которым очень быстро сгустилась ночь, а свет с улиц переместился в сотни маленьких окон домов. Олег что-то долго не возвращался. Она хотела бы покинуть эту квартиру и не возвращаться сюда никак иначе, чем в своих снах. И вдруг на столе Маша заметила шкатулку, которой не было там прежде.

Сердце у нее вдруг быстро забилось. Перед глазами возник белый парк, и огромные хлопья сыплющегося снега. Отец вел ее за руку, его ладонь была очень теплой, и маленькой Маше было так легко идти, держась за его руку. О чем же они говорили тогда? О самых лучших подарках в жизни.

Маша помотала головой, прогоняя наваждение, подошла к шкатулке и, посмотрев в сторону комнаты, быстро открыла ее крышку. Оттуда показались две очаровательные фигурки — Девушка в платье с юбкой-колоколом, и юноша в старинной форме офицера. Они замерли на месте и сердце у Маши упало. Ей казалось, что должна зазвучать музыка, а фигурки должна затанцевать. Но ничего не произошло.

Но все же… Маша достала телефон и быстро сделала несколько кадров. И быстро закрыла крышку, как только услышала приближающиеся шаги.

— Здесь все, — сказал Олег, вынося ей пакет. Маша взяла его, даже не посмотрев на содержимое. Она не сомневалась, что Красовский не оставит у себя ничего, напоминающего о ней. Хватит с нее того, что они на работе будут видеться постоянно.

— Спасибо, — сказала она. — Я пойду.

— Хорошо.

Они больше не произнесли друг другу ни слова, ведь все было сказано еще в пятницу. Когда Маша выходила из квартиры, сердце ее все еще колотилось, как бешеное. Она не могла успокоиться. Она ощутила то самое редкое, но такое знакомое и неотступное чувство паники, заставляющее гнаться вперед. Его не было уже несколько месяцев, и Маша уже забыла, что значит ощутить его. Она знала, что буря накроет ее вместе с огромной волной уже скоро и смоет ее, и сведет с ума, и заставит подчиниться.

Она заранее боялась этой волны.

IX

«Помнишь, не так давно, когда я лежала дома с больной ногой, и мне было так плохо, как никогда в жизни, я попросила тебя сыграть мне что-то на фортепьяно, запыленном, стоящем в углу. Но ты как всегда куда-то опаздывала и не стала этого делать. К тому же, добавила ты, я давно уже все забыла. Но это была неправда. Ты все помнила прекрасно. Я отлично знала, что если бы не твои глупые детские принципы, или вернее, глупое упрямство, ты бы не заключила пари с самой собой, что не будешь больше играть.

Я знаю, тебе было страшно. Ты смотрела на маму и думала о том, что никогда не станешь играть так, как она. Однако ты — не наша мама, ты не должна повторять ее творческую судьбу, ты можешь… даже не так, ты просто обязана выбрать свой путь, и ничто, особенно страхи, не должно тебе в этом мешать.

Ведь если разобраться, ничего, кроме головной боли и паники они не приносят. Да, мы все чего-то боимся, но бывает, что наши страхи тормозят нас самих, меняют наши жизни к худшему. Поэтому давай, Полька, выбирайся из своей норы, не бойся начинать новое дело, не бойся рисковать, даже понимая, что возможно не станешь лучше. В любом случае, ты попробуешь, а это уже главное.

Нина».

Пожалуй, все изменил тот самый день, когда в город приехал столичный режиссер, известный своими необычными театральными постановками, которые последние лет шесть были призерами различных фестивалей. Его имя было — Альберт Александрович Штроц, и однокурсник Полины Петька Долгушин и ее коллега по совместительству позвонил ей в половине восьмого утра, чтобы порадовать и настроить на приятные выходные.

- Штроц! Ты представляешь, Полька?! Это же живая театральная легенда, и ты будешь брать у него интервью! Не понимаю только, какого черта он поперся в нашу провинцию, пусть и морскую?!

— Он здесь родился, — потирая лицо с неоткрывающимися глазами, буркнула Полька — накануне она уснула лишь в пять часов, ворочаясь с боку на боку и проклиная бессонницу. — Он здесь родился, но его родители переехали в Санкт-Петербург, когда ему было три года. А потом, уже в зрелом возрасте он вернулся… когда его выперли из обеих столиц за… — Полина не договорила — зевнула.

— Откуда ты это знаешь? — ошарашено вопросил Петя на другом конце импровизированного провода. — Я сроду о таком не слыхивал, в интернете и есть о нем, что два слова!

Полина благоразумно промолчала, стаскивая себя с постели, чтобы задернуть шторы — уж больно свет бил в глаза. О том, что если она сейчас направится в ванную, а не обратно в кровать, то успеет на пары, она не подумала — ну как-то не пришлось. Вместо этого она рухнула на постель и закрыла глаза, продолжая слушать Петькины восторги и программу фестиваля, на последних днях которого Штроц и собирался присутствовать со своей труппой.