Ницше

Ницше заключил, что человечество движимо волей к власти. Основной импульс всех наших деяний может быть сведен к этому единому источнику. Он часто трансформируется или даже извращается, уходя от своего первичного выражения, но неизменно присутствует. Христианство с его идеями смирения, братской любви и сострадания как будто проповедует нечто противоположное. На самом деле это всего лишь тонкое извращение воли к власти. Христианство Римской эпохи было религией рабов и не избавилось от рабского мировосприятия. Это была воля к власти рабов, а не более очевидная воля к власти сильных.

Ницшеанская воля к власти оказалась очень полезным инструментом для анализа человеческих мотивов. Деяния, прежде казавшиеся благородными и бескорыстными, предстали как результат упадка или болезни.

Но Ницше не мог ответить на два главных возражения. Если воля к власти – единственный критерий, то разве действия, которые явно не следуют ее прямому диктату, не должны быть дегенеративными или порочными? Взять, к примеру, жизнь таких философов-аскетов, как Спиноза (которым Ницше восхищался). Сказать, что святой и философ-аскет обращали свою волю к власти на самого себя, означает сделать эту концепцию настолько гибкой, что она становится практически бессмысленной. Далее, представление Ницше о воле к власти замкнутое: если наше стремление постичь мир порождено волей к власти, то, безусловно, концепция воли к власти порождена стремлением Ницше познать мир.

Но последнее слово об этой впечатляющей, хотя и опасной идее остается за Ницше: «Средства изменились, но вулкан продолжает клокотать: нетерпение и страстная любовь требуют себе жертв, и то, что прежде делалось «ради Бога», теперь делают «ради денег», то есть ради того, что делает теперь чувство власти и чистую совесть»[14].

Вечное возвращение

Согласно Ницше, мы должны вести себя так, словно наша жизнь будет вечно возвращаться. Каждый пережитый нами миг придется переживать снова и снова – до бесконечности.

Это, конечно, метафизическая басня морального характера. Но Ницше требовал относиться к ней так, будто сам в нее верил. Он писал о ней как о своей «формуле величия человека».

Сильнейший и невыносимо романтический акцент на важности мгновения есть не что иное, как призыв жить в полную силу. В качестве мимолетного поэтического образа он обладает определенной убедительностью, но как философская или этическая идея это очень поверхностно. Расхожее выражение «жить в полную силу», конечно, имеет какое-то значение, но очень смутное. Идея вечного возвращения при ближайшем рассмотрении оказывается лишенной смысла. Помним ли мы каждую из этих возвращающихся жизней? Если да, мы, разумеется, могли бы что-то менять. Если нет, они не имеют никакого значения. Самый захватывающий поэтический образ – а это как раз один из них – оказывается сильнее, если видеть в нем нечто большее, чем просто поэзию. В общем, это слишком туманно, чтобы быть принципом, на чем настаивал Ницше.

Сверхчеловек

Ницшеанский сверхчеловек не имеет ничего общего с человеком в плаще, летающим за облаками. Хотя лучше бы Ницше придал своему герою черты этого персонажа из комиксов. У супермена Кларка Кента[15] по крайней мере есть наивная мораль, которую он старается навязать слепленному на скорую руку миру хороших и плохих парней. Сверхчеловек Ницше не знает моральных ограничений. Единственная его мораль – воля к власти. Забавно, что сверхчеловек, описанный Ницше, живет в мире, полном таких же наивных упрощений, как любой комикс.

Прообразом ницшевского супермена был Заратустра – страшно серьезный и скучный тип с опасными патологическими чертами характера. Известно, что история о Заратустре была задумана как притча. Но какая притча? Притча о поведении человека. Притчи, рассказанные Христом в Нагорной проповеди, кажутся по-детски простыми, но, поразмыслив, понимаешь, что они не детские и не простые. В них есть глубина. Притча о Заратустре по-детски проста и по размышлении остается простой. Однако ее содержание тоже глубокое. Ницше ни много ни мало ниспровергает христианские ценности: каждый человек должен взять на себя полную ответственность за свои действия в мире, где нет Бога. Для его поступков нет санкции – ни божественной, ни какой-либо иной. Ницше предвидел, что так будет жить ХХ в. К сожалению, он заодно оставил предписания, как следует вести себя в таких условиях. Тот, кто последует его предписаниям (утомительным проделкам Заратустры), станет сверхчеловеком.