Нью-Йорк

– А ты, дорогая, вдумывалась в то, что действительно сказал наш президент? – осведомился Фрэнк. – Он угрожает освободить рабов во всех штатах, где продолжится мятеж. Это торг. Он говорит конфедератам: «Прекратите, иначе я освобожу ваших рабов». Однако его Прокламация подчеркнуто не касается всех тех рабовладельческих округов, которые уже примкнули к Союзу. Бог знает, сколько тысяч рабов сейчас находится в ведении Линкольна! Но из них он не освобождает никого. Ни единой души. – Фрэнк победоносно взглянул на Хетти. – Вот тебе и герой аболиционистов!

– Подожди до конца войны, – возразила она. – Тогда и увидишь.

– Может быть.

– Ты ненавидишь его только за то, что он человек с моральными принципами.

Фрэнк пожал плечами:

– Принципами? Какими принципами? Он без суда и следствия держит людей в форте Лафайет. Habeas corpus[41] для него – пустой звук. Он бросил людей в тюрьму за то, что они писали против него статьи. Похоже, что и о деле Зенгера наш президент-юрист ничего не слышал. Я скажу тебе, кто такой твой приятель Линкольн – циничный тиран.

– Медянка!

Ядовитая змея. Словечко Линкольна для тех, кто сомневался в надобности войны.

– Если ты говоришь о том, что я считаю, будто этой войны можно было избежать, и предпочитаю мирные переговоры, ты абсолютно права, – произнес Фрэнк угрожающе тихо. – И я не одинок. Думаешь, что из-за этого я злодей? На здоровье. – Он чуть помедлил и вдруг заорал: – Но я хотя бы не посылаю сына на бессмысленную смерть! В отличие, насколько я понимаю, от тебя! – Он резко развернулся.

– Это несправедливо! – крикнула Хетти.

– Я в контору! – гаркнул он через плечо. – Не жди!

Через несколько секунд он пулей вылетел из дому. И только пробежав половину Ирвинг-плейс, он замедлил шаг и позволил себе кривую улыбку.

Все прошло, как было задумано.

Мэри всматривалась в океан. Слабый ветер играл волосами, позади вкрадчиво шелестела морская трава. Низкие волны прибоя с легким шипением разбивались, вылизывая песок пенными языками.

На мили западнее слегка возвышался южный берег Стейтен-Айленда. Впереди раскрывалась в бескрайние океанические просторы Нижней бухты.

– Идем в Пойнт[42], – позвала Гретхен.

Было субботнее утро. Большинство посетителей выходного дня еще не прибыли, и на длинной береговой полосе виднелись лишь несколько человек. Воскресные экскурсии по дюнам и побережью стали возможны с двадцатых годов, когда зазор между Кони-Айлендом и большим островом был перекрыт ракушечной дорогой.

Посреди Кони-Айленда возникла кучка маленьких отелей и постоялых дворов в гонтовом стиле, сдававшихся почтенным семействам, которые приезжали на неделю-другую пожить в тишине и насладиться морским воздухом. Здесь побывало несколько знаменитостей: Герман Мелвилл, Дженни Линд и Сэм Хьюстон, но в общем и целом модная публика не приняла это место, и оно сохранило свою неброскую прелесть. Открыв для себя Кони-Айленд, сюда обычно возвращались. Полдюжины постояльцев отеля, в котором остановились Гретхен и Мэри, наезжали туда ежегодно.

На широкой веранде они съели сытный завтрак из яиц, блинчиков и сосисок, после чего отправились на прогулку.

Западная оконечность острова была единственным местом на Кони-Айленде, где подняла голову вульгарность. Несколько лет назад пара зорких дельцов решили открыть там небольшой развлекательный павильон с напитками для тех, кто только сходил с парома. С тех пор там развелось изрядно шулеров, жулья и прочих нежелательных личностей. В отеле притворялись, будто ничего не замечают, – и в самом деле, из поселения их не было ни видно, ни слышно. Но Гретхен и Мэри с большим удовольствием провели там полчаса, рассматривая тех, кто торговал леденцами или предлагал сыграть в «три листика».

Оттуда они пошли по той стороне острова, что обращалась к суше, пока не добрались до ракушечной дороги.

При взгляде через Ист-Ривер с Манхэттена Бруклин теперь выглядел оживленным местом – верфи, склады и фабрики на берегу, жилой район на Бруклинских высотах. В 1776 году, когда там разбили лагерь британские «красные мундиры», население Бруклина насчитывало менее двух тысяч человек. Теперь оно превысило сто тысяч. Да что говорить, подумывали даже устроить на возвышенностях зону отдыха под названием Проспект-парк. Но если пройти дальше, то за высотами открывался сельский простор протяженностью в полдюжины миль, а то и больше, усеянный городками и голландскими деревушками, которые едва ли изменились с XVIII века.

И поэтому Мэри, оглянувшись на ракушечную дорогу и дальше, через открытые, продуваемые ветрами дюны, болота и поля в сторону невидимого города, невольно сказала с улыбкой:

– Как в другом мире!

После этого они вернулись на побережье и, впитывая морской воздух, больше часа шли вдоль бесконечного Брайтон-Бич на восток. В гостиницу они пришли уже за полдень и здорово проголодались.

– Не ешь слишком много, – посоветовала Гретхен, – а то уснешь.

– Ну и пусть! – ответила Мэри, расхохоталась и принялась за второй кусок яблочного пирога, вынудив Гретхен последовать ее примеру.