Нью-Йоркские Чайки

         – Боже мой, я так устала от всего этого! Если бы ты мог меня понять... – Стелла подошла к Джеффу, сидевшему в кресле с блаженно прикрытыми глазами. 

         Худое, угловатое его лицо как-то разгладилось, пятна на щеках и на лбу сошли, даже борода – и та, казалось, несколько разровнялась. Джефф погружался в кайф, находя сейчас полное примирение с собой и с жизнью. Он уже не помнил ни тех стенаний о своей загубленной жизни, ни той брани, незаслуженно обращенной к Эстер и Мойше. Не помнил ни о своем треснувшем колоратурном сопрано, ни о ребе, ни, тем более, о том, что завтра нужно прийти сюда пораньше – привезут бутыли с питьевой водой.  

         – Он меня просто извел, просто замучил, – продолжала Стелла жаловаться на Осипа, отлично зная, что Джефф сейчас ее совершенно не слушает. Ему сейчас хорошо. – Понимаешь, мне с ним очень трудно, я постоянно вынуждена играть какую-то роль. Когда я с ним, я не могу быть сама собой. И, главное, я боюсь, что он узнает, кто я, какая я на самом деле...     

         Бросив взгляд опытной наркоманки на блаженствующего Джеффа, Стелла вытащила сигарету и защелкала зажигалкой, но огонек не вспыхивал: 

         – Вот ч-черт, не зажигается, – она говорила то на русском, то на английском, вовсе не заботясь о том, на каком языке ей говорить с ним. 

         Он понимал и так. Джефф был родной, знакомый, из падших; хоть он – еврей из Кентукки, а она – молдаванка, с примесью цыганской крови, из Бессарабии. Какая, впрочем, разница, кто откуда, из какого городишки, – кентуккийского или бессарабского? Важно, с кем тебе хорошо.

         А Стелле, надо сказать, в последнее время намного лучше быть одной или в компании с этим несчастным поваром, чем с тем блестящим ненормальным режиссером, которого она, по правде сказать, даже начинает побаиваться. 

         Она видела зажигалку, оттягивающую карман рубашки Джеффа. Но, чуткая, не хотела обрывать ему кайф, это плавное падение в бездну.  

         Подошла к плите, повернула ручку, и после мелкого треска конфорка вспыхнула цветком. Таким голубым васильком. Или пионом, что когда-то росли во дворе возле их дома. Прикурив, так вкусно затянулась, проглотив дым, что кадык спустился по ее горлу. Да, все люди разные: одному нужно уколоться и молча блаженствовать. А вот ей, после кокаина, нужно обязательно закурить и говорить.     

         Она ходила по всей кухне, зачем-то поднимала крышки кастрюль, переворачивала черпаки:    

              – Я ненавижу, ненавижу его и все его кино! Он хочет превратить меня в Кармен. Он, по-моему, забыл мое настоящее имя. Ты не представляешь себе, что он заставляет меня выделывать: проползать между острых камней с каким-то дурацким мешком в руках, еще и по колени в воде! Я должна часами сидеть якобы за швейной машинкой, до онемения в спине. Драться ножами! – с этими словами она сняла висящий на крючке длинный кухонный нож и замахала им перед собой. Разгорячившись, метнула дикий взгляд на Джеффа. – А теперь он хочет, чтоб я научилась танцевать фламенко. Даже как-то раз повел меня в танцевальную студию.

              Стелла уже находилась в коридорчике возле туалета. На стене там висело большое зеркало. Перед зеркалом Стелла выгнула спину и слегка подала вперед плечо. Завела назад напряженные руки с плотно прижатыми пальцами и...

         – Та-та-ра-та... – сделала несколько резких взмахов руками. Да-да, так, именно так. Перед ее мысленным взором стояла сцена из «Эль Сида», где Софи Лорен исполняет фламенко. Великолепная, незабываемая сцена...

         Кокаин работал отменно: ничто не могло перебить необычайную легкость, охватившую все естество Стеллы.  

         – Он заставляет меня часами слушать музыку Бизе! – говорила она, взяв со стола дуршлаг. – Меня уже бросает в дрожь от тех скрипок, от того «тай-та, тарай-та-та». 

         –Это из «Кармен», что ли? – тихо, словно проснувшись, спросил Джефф, заслышав знакомую мелодию.

         – Да, из «Кармен», откуда же еще, – Стелла шла по центру зала, держа над головой дуршлаг, как шляпу. Вдруг покачнулась, в голове ее что-то помутилось:

         – А-а!!! – и полетела на пол. – Видишь, какие муки приходится терпеть, – пожаловалась она, вставая и поглаживая бедро под сарафаном. Сунула пальцы в прорезь скрытого карманчика и извлекла оттуда несколько целлофановых пакетиков с порошком, дабы убедиться, что они целы. 

         Джефф жадно смотрел на эти пакетики с героином, не отрывая от них глаз.

         – Десять баксов за каждый, – прозвенела Стелла, потрусив, как колокольцами, пакетиками над его головой...

         ...– Я люблю, понимаешь, люблю его, люблю и боюсь. У меня никогда не было мужчин, вернее, я имела их столько, сколько зернышек в этих консервных банках с кукурузой. Я не помню ни их лиц, ни их имен, ни чего они от меня хотели... Но я никого не любила, понимаешь, никого никогда не любила, даже своего бывшего мужа, от которого у меня ребенок... – она вытерла слезу. – Но этот черт хочет моей любви! И я тоже этого хочу... Я мучаюсь ужасной бессонницей. Прихожу на уборку и запираюсь в ванной, якобы там что-то мою, а на самом деле сажусь на тазики с грязным бельем, чтобы хоть чуточку поспать.  

         Она плюхнулась в кресло, снова закурила: