Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Не потому ли британская живопись избирает своим обиталищем разные задворки, что имеет особое пристрастие к мрачным сюжетам? Или, быть может, скудость средств заставляет ее мириться с условиями, которые отвергли более процветающие ремесла? Самые унылые уголки города заселены обычно художниками и их учениками. Пройдитесь по улицам, что, наверное, были приличными и веселыми во времена, когда на мостовых толкались носильщики портшезов, а факельщики освещали щеголям путь по грязи, и вы заметите, что эти кварталы, некогда модные и веселые, наводнены нынче художниками. Средние окна гостиной вытянулись теперь на два этажа, вплоть до спальни, где когда-то камеристка пудрила букли леди Бетти; художник в поисках нужного освещения расположился там, где сто лет назад стоял ее туалетный столик. Улицы эти приходили в упадок постепенно; когда высший свет перебрался из Сохо и Блумсбери, ну, скажем, на Кэвендиш-сквер, и в опустевших домах поселились медики, эти жилища еще сохраняли приличный вид — окна часто мыли, дверные молотки и дощечки натирали до блеска, и лекарский экипаж, громыхавший по площади, мало чем уступал графской карете, умчавшей ее сиятельство в другую часть города. Когда же эскулап перебрался поближе к своим пациентам, в доме какое-то время, наверное, был пансион, и только потом пришел Дик Тинто со своей потускневшей медной дощечкой, прорубил окно на север и установил перед ним трон для натурщиков. Мне по сердцу его пышные усы, его свободная бархатная блуза, его необычный вид и необычайное тщеславие, его открытое сердце. Почему ему не носить рыжие кудри до плеч? Почему не одеваться в бархат? Ведь это всего лишь плис по восемнадцать пенсов за ярд. Уж таков этот Дик от природы, и ему так же свойственно рядиться, как птичке издавать трели, а луковице превращаться в тюльпан. Под этой зловещей внешностью — развевающийся плащ, всклокоченная борода, широкополая шляпа — скрывается простой и добродушный человек, вырядившийся по дешевке, и вся его жизнь под стать его платью. Он старается придать своему таланту эффектную мрачность, облечь его в романтические одежды, но снимите с него все это, и перед вами окажется не разбойник, а благодушный весельчак, не меланхолик-поэт, бегущий людского общества, дабы предаться возвышенным мыслям, а компанейский малый, умеющий рисовать парчовые одеянья и кое-что из доспехов (на кого-то надетых), деревья, скотину, дома, гондолы и тому подобное. Тяга к живописному проявляется в его картинах и в его облике: в остальном же он — миляга, преданный друзьям, охочий до бутылки и прочих радостей жизни. Каких только редкостных добряков не встречал я среди этих угрюмых "бородандо". Своими ятаганами они открывают устриц, на рапирах поджаривают хлеб, а из венецианских бокалов пьют виски пополам с содовой. Стоит в их тощих кошельках завестись монете, как сразу же находится друг, с которым можно поделиться. А веселые ужины за столом, крытым ветхой скатертью, а чудесные застольные песни, а невинные шалости, смех, шутки, возвышенные речи, — где, как не в кругу художников, насладитесь вы этим? И сейчас, много лет спустя, сбрив бороду, обзаведясь семьей и познав жизнь во всей ее сложности, мистер Клайв Ньюком утверждает, что время, когда он обучался живописи дома и за границей, было для него самым счастливым. Конечно, рассказ о житье художников может оказаться таким же невыразительным, как канцелярское описание какой-нибудь пирушки или запись беседы двух влюбленных, но поскольку летописец уже привел своего героя к этой поре его жизни, придется рассказать и о ней, прежде чем перейти к дальнейшим событиям настоящей хроники. Само собой разумеется, что наш юноша не раз советовался со своим любящим батюшкой о том, какую ему избрать профессию. Ньюком-старший вынужден был признать, что по части математики, латыни и греческого из любой сотни мальчиков — пятьдесят не уступали его сыну в способностях и, по крайней мере, столько же были прилежнее его; военная служба, по мнению полковника, была в мирные дни неподходящей профессией для юноши, склонного к безделию и забавам. Пристрастие же мальчика к рисованию было всем очевидно. Его учебники были испещрены карикатурами на учителей, пока Грайндли объяснял ему урок, он, сам того не замечая, успевал прямо у него под носом набросать его портрет. Словом, Клайв решил, что он будет художником — и больше никем, и вот в возрасте шестнадцати лет приступил к регулярным занятиям живописью под руководством знаменитого мистера Гэндиша, проживавшего в Сохо.