Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Смеялись все, в том числе и француз, объяснивший, что готов смеяться, "даже когда сам не знает, над чем". А за сим последовала та часть вечера, когда Клайв, по словам Кью, так хорошо показал себя и спас Барнса от опасности. Говоря по чести, мистер Клайв не сделал и не сказал счетом ничего, но разве мало бывает в нашей жизни минут, когда самое мудрое и благоразумное — воздержаться от слов и поступков?

Флорак, подобно большинству французов весьма умеренно пивший, был наделен отменным аппетитом, дававшим о себе знать, как он любил говорить, по крайней мере, три раза в день. Он предложил поужинать, и бедняга Джек тоже был не прочь закусить, а главное, выпить еще шампанского с зельтерской. ("Пусть тащат шампанское с зельтерской, самое лучшее дело".) На это Клайву нечего было возразить. Ужин был тут же подан, и четверо молодых людей уселись за стол.

Наслаждаясь своими любимыми раками и щедро угощая вкусным соусом и бороду и пальцы, и усы и щеки, Флорак то и дело возвращался к случившемуся, хотя, быть может, лучше было бы о нем позабыть, и весело подшучивал над воинственностью Белсайза.

— А если бы этот petit pretend [120] был здесь, что бы вы с ним сделали, Жак? Съели бы, как этого рака, да? Переломали бы ему кости?

Джек, позабывший долить зельтерской в шампанское, так и вскипел при мысли о встрече с Барнсом Ньюкомом и поклялся, что, попадись ему только на глаза этот ублюдок, живым он не уйдет.

И если бы не Клайв, Барнс тогда же попался бы на глаза своему врагу. После ужина юный Клайв сел у окна выкурить, как обычно, сигару и, разумеется, стал наблюдать за Тем Окном. Он увидел, как перед домом остановился экипаж, из него вышли двое слуг, за ними два джентльмена, и раздался знакомый голос, бранивший форейторов. Клайв, надо отдать ему должное, подавил восклицание, готовое сорваться с уст, и, вернувшись к столу, ни словом не обмолвился о приезде дядюшки с Барнсом ни лорду Кью, ни своему соседу справа — Белсайзу. Бедный Джек был к тому времени сильно пьян, и, когда виконт удалился, наш гвардеец уже клевал носом: он провел без сна всю предыдущую ночь и бог знает сколько еще ночей перед тем. Он, наверно, и не заметил, как ушел француз.

Лорд Кью остался. Он хотел вытащить Джека на прогулку, чтобы с глазу на глаз потолковать с ним и подробнее обсудить их семейную распрю. Но Клайв, улучив момент, шепнул ему:

— Дядюшка с Барнсом приехали — бога ради, не выпускайте Белсайза. Давайте уложим его в постель!

И когда бедняга Джек благополучно заснул у себя в комнате, лорд Кью, на случай, если ему придет в голову прогуляться при луне под окнами своей возлюбленной, тихонько запер его на ключ.

Глава XXX

Отступление

Клайв долго лежал без сна, перебирая в памяти странные события минувшего дня и размышляя над драмой, невольным участником которой он стал, и тут какое-то безошибочное чутье подсказало ему, что его счастливым вакациям приходит конец, близится неотвратимое ненастье, и грозовые тучи вот-вот разразятся бурей и закроют солнце его короткой весны. Встав рано поутру, он распахнул окно и, конечно, взглянул на Те Другие Окна, в отеле за речкой, и, возможно, ему даже почудилось, будто там колыхнулась занавеска, отдернутая ручкой, которую с каждым часом ему все сильнее хотелось сжимать в своей. Он с тяжким вздохом отвернулся от окна и увидел на столе остатки вчерашней пирушки. Тут были бутылки из-под шампанского, опорожненные бедным Джеком Белсайзом; высокая бутыль зельтерской, весь газ из которой вышел и растворился в жарком воздухе полуночной беседы; недопитые стаканы, сигарный пепел и черные окурки сигар, разбросанные по скатерти, — взорванные пушки и трупы, оставшиеся на поле брани. Несмотря на ранний час, сосед его Джей Джей уже поднялся. Клайв слышал его пение, а пел он, когда повиновался карандаш и ему нравилось, как ложатся краски на его спокойных и счастливых полотнах.

Клайв тоже придвинул к окну свой рабочий столик, достал картон и коробки с красками, наполнил стакан зельтерской, отхлебнул немного этого выдохшегося напитка, а в остальное обмакнул кисть и начал рисовать. Но дело не ладилось. За работой ему не пелось, и вскоре он отбросил картон и кисть, выдвинул ящики комода, вытащил из-под кровати чемоданы и стал машинально упаковывать вещи. На шум вошел Джей Джей; лицо его сияло улыбкой, в зубах у него была зажата большая кисть.

— Скажи, чтоб нам подали счета, старина, — сказал ему Клайв, — оставь знакомым свои визитные карточки в простись с той хорошенькой продавщицей ягод, которую ты пишешь. Положи последние мазки на портрет малютки и утри ее слезы. Минувшей ночью я прочел в звездах "Р. Р. С." [121], и мне явился наш семейный гений и сказал: "Клайв, сын Томаса, обуй в дорогу ноги свои!"

Чтобы какой-нибудь моралист не вздумал сгоряча осудить нашего милого беспорочного Джей Джея, скажу тут же, что продавщица эта была семилетней поселяночкой, и ее восхитительный портрет купил на следующей выставке какой-то епископ.