Ночь, которая умирает

— Ладно, посмотрим на числа, — задумчиво проговорил Хэл. — Некоторые мне очевидны. Я знаю, что семнадцать — это хлор, двадцать шесть — железо, восемьдесят три — висмут, тридцать — цинк. Что до семидесяти шести, это рядом с золотом, имеющим номер семьдесят девять; возможно, платина, осмий или иридий. Я бы предположил, что это осмий. Оставшиеся два — редкоземельные элементы, а я их плохо помню. Так, посмотрим, посмотрим… Хорошо. Думаю, мне удалось их вспомнить.

Хэл принялся быстро писать.

— Вот список десяти элементов в вашем шифре: тулий, диспрозий, рубидий, хлор, железо, мышьяк, осмий, висмут, цинк и серебро, — одновременно говорил Хэл. — Это правильно?.. Нет, не отвечайте.

Он пристально посмотрел на список.

— Я не вижу связи между элементами, нет никаких подсказок. Отвлечемся на время от списка и зададим себе вопрос: есть ли еще что-нибудь, кроме атомного номера, что придет в голову любому химику — одна или две буквы сокращения, соответствующего каждому элементу, знакомые каждому химику. Теперь список будет иметь такой вид: — Он снова начал писать:

«Тт, Dy, Rb, Cl, Fe, As, Os, Bi, Zn, Ag».

— Они могут образовывать слово или предложение, — продолжал рассуждать Хэл, но у меня ничего не получается. Значит, тут еще какие-то тонкости. А если попытаться составить акростих[3] и прочитать только первые буквы… нет, не получается. Ну а если сделать следующий очевидный шаг и прочитать вторые буквы по порядку, то получится «my blessing»[4]. Полагаю, что это и есть решение, профессор.

— Вы совершенно правы, — серьезно сказал профессор Неддринг, — Вы решили мою задачку, и я даю вам разрешение, уж не знаю, чего оно для вас стоит, на брак с моей дочерью.

Хэл встал и повернулся, чтобы уйти, но заколебался, а потом вернулся обратно.

— С другой стороны, — сказал он, — я бы не хотел приписывать себе чужие лавры. Все рассуждения, которые я привел, были вполне логическими и точными, но я сделал их только из-за того, что вы хотели услышать, как я думаю. На самом деле я знал ответ еще до того, как начал свои рассуждения, поэтому в некотором смысле я сжульничал — и должен в этом признаться.

— Да, и как же это могло быть?

— Ну, я знал, что вы высокого мнения обо мне, а потому хотите, чтобы я нашел решение, и посчитали возможным дать мне подсказку. Протягивая мне шифр, вы сказали: «Скажите мне, что это значит, и я дам вам мое благословение». И я решил, что вы имели это в виду буквально. «Мое благословение» содержит десять букв, а вы вручили мне двадцать цифр. Поэтому я сразу же разбил их на десять пар.

Как я уже говорил, я не помнил наизусть всего списка элементов. Но те, что я знал, позволили мне увидеть достаточное количество вторых букв из вашей загадки, оставалось только решить обратную задачу. Я все еще имею ваше благословение?

Профессор Неддринг наконец улыбнулся.

— Вот теперь, мой мальчик, вы действительно решили задачу. Любой компетентный ученый должен уметь мыслить логически. Но лишь великие ученые используют интуицию.

Бильярдный шар

© Перевод В. Тельникова.

Джеймс Присс — пожалуй, мне бы следовало сказать профессор Джеймс Присс, хотя каждому, наверное, и без этого титула ясно, о каком Приссе идет речь, — всегда говорил медленно.

Это я точно знаю. Мне довольно часто случалось брать у него интервью. Величайший был ум после Эйнштейна, но срабатывал всегда медленно. Присс и сам признавал это. Возможно, дело было в том, что Присс обладал таким гигантским умом, который просто не мог быстро работать.

Бывало, Присс что-нибудь скажет в медлительной рассеянности, затем подумает, затем добавит что-то еще. Даже к самым тривиальным вопросам его огромный ум подступался нерешительно, касался одной стороны проблемы, потом — другой.

«Встанет ли завтра солнце? — представлял я ход его размышлений. — А что мы подразумеваем под словом “встанет”? Можно ли с уверенностью сказать, что “завтра” наступит? Является ли понятие “солнце” абсолютно недвусмысленным в данном контексте?»

Добавьте к его манере речи вежливое выражение лица, довольно бледного, с глазами, взгляд которых не выражал ничего, кроме нерешительности, седые волосы — жидкие, но аккуратно причесанные, деловой костюм всегда старомодного покроя, и вы получите полное представление о профессоре Джеймсе Приссе — человеке, склонном к уединению и совершенно лишенном личного обаяния.

Вот почему никому и в голову не пришло заподозрить его в убийстве. И даже я сам не очень-то уверен. Как бы там ни было, он действительно думал медленно, всегда думал слишком медленно. Можно ли предположить, чтобы в один из критических моментов он вдруг ухитрился подумать быстро и сразу привести мысль в исполнение?

Впрочем, это не важно. Если он и совершил убийство — ему удалось выйти сухим из воды. Теперь уже поздно ворошить это дело, и я бы вряд ли сумел чего-нибудь добиться, даже несмотря на то что решил опубликовать этот рассказ.