Ночь последнего дня

Понедельник — тяжелый день, хотя в моей жизни понедельники были не хуже остальных дней недели, но этот выдался особенно скверным. Не успела я устроиться за роялем, как в бар вошел мужчина. Высокий, широкоплечий, с ранней сединой в темно-каштановых волосах, одет в джинсы и кожаный пиджак. Посетитель улыбнулся Виссариону и задержал взгляд на мне, а я сразу поняла две вещи: он мент и явился по мою душу. Тут пожаловало шестое чувство и просигналило SOS. Впадать в панику я не спешила, прежде всего потому, что толку от этого не видела, а кроме того, все-таки надеялась: вдруг повезет и шестое чувство дало маху?

В общем, я меланхолично играла на рояле, предпочитая не смотреть в сторону посетителя. Виссарион, который так же безошибочно распознал в нем мента, вышел из-за стойки и, приблизившись к столу у окна, за которым он устроился, спросил:

— Что желаете?

— Кофе, пожалуйста, — вежливо ответил тот.

Виссарион уточнил, какой кофе, и отправился назад. Проходя мимо рояля, он со значением посмотрел на меня.

Получив свой кофе, мужчина не торопясь его выпил, поглядывая в окно, я продолжила извлекать из рояля рыдающие звуки, друг друга мы вроде бы игнорировали. Я могла продолжать сколь угодно долго, весь вопрос, насколько хватит терпения у него.

— Грустная мелодия, — сказал он, поворачиваясь в мою сторону. Я решила, что замечание ответа не предусматривает, и кивнула. Он подошел, внимательно посмотрел на меня и произнес:

— Вы Юлия Ким.

Я опять кивнула.

— А вы кто? — спросила без интереса.

— Рогозин Александр Иванович.

— И что дальше?

Он не спеша извлек удостоверение и показал его мне. Я в третий раз кивнула, не убирая рук с клавиш.

— Я хотел бы с вами поговорить.

— Здесь?

— Почему нет?

— Хорошо, давайте поговорим.

Я захлопнула крышку и повернулась к нему. Он пододвинул стул и сел рядом.

— Вас не удивил мой приход?

— Я никуда не спешу и надеюсь дождаться объяснений.

— Вы хорошо знали Бориса Шлимана? — помедлив, сменил он тему.

— Я его совсем не знала, если иметь в виду его мысли и чувства. Мы несколько раз вместе напивались и дважды занимались любовью.

— То есть своим другом вы его не считаете?

— Меня учили, друг — это тот, с кем пойдешь в разведку, а пьянствовать можно с кем угодно.

— И любовью заниматься тоже?

— По обстоятельствам. Бытует мнение, что секс вообще не повод для знакомства.

Он чуть улыбнулся, давая понять, что считает мои слова шуткой.

— Значит, просто знакомый. А я удивился, что вас не было на похоронах.

— Терпеть не могу похороны.

— Борис очень серьезно к вам относился. По-моему, он был влюблен в вас, и у меня сложилось впечатление, что чувства были взаимными.

— Вы ошиблись.

— Да, теперь я это вижу. Ну что ж, очень жаль. — Он хлопнул ладонями по коленям и поднялся. — Всего доброго.

— И вам того же.

Рогозин отошел на несколько шагов и вдруг повернулся.

— Он был прав. Такое впечатление, что у вас во врагах весь мир.

— На самом деле только сосед — затеял ремонт и долбит в стену с утра до вечера. Я от этого зверею.

Теперь он улыбнулся шире и наконец покинул бар.

— Есть идеи, что ему от тебя надо? — тут же спросил Виссарион.

— Будем ждать, когда скажет.

— Думаешь, он еще придет?

— Конечно.

* * *

Он пришел на следующий день. Но из-за дождя народу в бар набилось предостаточно, так что ему пришлось удовольствоваться лицезрением моей физиономии, пока я услаждала души шлюх прекрасной музыкой. Когда он покинул заведение, я не заметила, но, отправившись домой, обнаружила его в нескольких метрах от бара — он сидел в машине и, вне всякого сомнения, ждал меня.

Когда я поравнялась с его автомобилем, он распахнул дверь со стороны пассажира и сказал:

— Садитесь.

— Решили за мной приударить? — весело спросила я.

— А что, есть возражения?

— Как раз сейчас у меня сногсшибательный роман.

— С Рахмановым? — серьезно спросил он. — Роман продлится недолго. — И повторил:

— Садитесь.

Я оглянулась и сочла за благо сесть в машину.

— Ну, так что вам от меня нужно? — не очень вежливо спросила я.

— Я ведь уже сказал, Борис был моим другом. И его смерть… Он ведь заезжал к вам в тот вечер?

— Заезжал, — кивнула я, едва сдерживая злость. — Приходил поскандалить. Пьяный, разумеется. На трезвую голову он был довольно покладист.

— На какой предмет скандалили? — спросил Рогозин и на сей раз улыбнулся, вроде бы и спрашивал несерьезно, но ответа, безусловно, ждал.

— На предмет любви. Упрекал меня в измене. Это было тем более обидно, что верность хранить я не обещала.

— И его смерть вас ничуть не огорчила?

Я очень внимательно посмотрела на него, потом усмехнулась и покачала головой.

— Разумеется, она меня огорчила. Но виноватой я себя не чувствую.

— Уверен, что так. Виноватым должен себя чувствовать тот, кто отдал приказ его убрать. Но мне трудно заподозрить такое чувство в господине Долгих.

— А кто это? — серьезно спросила я.

— Вы что, газет не читаете?

— Нет, конечно. И что о нем пишут?