Ночь с открытыми глазами

— На следующей, — сказал я первое, что пришло в голову. Он сунулся к окну:

— О, живет твоя отрада… Горы кругом. Ты не ошибся? — Опять странный взгляд.

— Третий участок! Третий! — громко объявила, между тем, кондукторша.

— Да, я сейчас выхожу. — Я поднялся. — А ты-то чего встаешь?

— Я тоже сейчас выхожу. — Он отвернулся.

Что-то «не совсем», хотя я не допускал мысли, что Славка… Но обратного хода не было, и я пробирался к двери, совершенно не представляя себе, что это за третий участок.

Автобус, завывая, трудолюбиво лез в гору, потом его сильно тряхнуло — отовсюду послышались женские «охи» — и мотор с песней облегчения потянул под уклон. Все это время за стеклами я различал только огромные камни.

Но вот дверь открылась, и я — ничего не сделаешь — спрыгнул на придорожную щебенку. Прошло с полминуты, прежде чем вслед за мной вылез раскрасневшийся Славка. И больше никого…

Здесь, где мы вышли, как раз кончался горный проход. Впереди, внизу, лежал аккуратный, расцвеченный Закаспийск-2; дома с огоньками напоминали выложенные одна к другой стоймя косточки домино. Ночь посылала кому-то позывные негромкими, короткими гудками.

— Куда теперь? — спросил Славка резким, чеканным голосом, какого я у него никогда не слышал. — Будь другом, посиди со мной на скамеечке. — Он показал большой гладкий камень, отшлифованный, должно быть, многочисленными пассажирами, в разные времена ожидавшими здесь. — Мне хочется с тобой поговорить.

— А как же твое дело? — Я изо всех сил старался быть спокойным.

— Мое дело — это мое дело. Поговорим…

ГЛАВА 6

На второй минуте сегодняшнего матча я оказался с мячом в самой штрафной площадке закаспийского «Сейнера». Футболисты иногда говорят: «Когда у тебя мяч, вокруг все друзья». Смысл темноват, но, конечно, в такой момент тренер и товарищи по команде готовы простить тебе все обиды и прегрешения, возвеличить, ты стал волшебником, держишь в руках жизнь… Но этот миг проходит, как неожиданное счастье свободного падения, — а потом, после матча, слушай Наставника, он аккуратно разложит по полочкам твой порыв и прорыв. Поставит диагноз: у тебя окажется или «слабое видение поля», или «недостаточное чувство коллективизма» (это если решил сам ударить по воротам вместо того, чтобы пасовать товарищу, которому, по мнению тренера, было удобнее), или еще что. Каждый из таких недугов наказуем.

Но когда у тебя мяч, о таком «приземлении» не думаешь, а видишь наседающих противников, и ребята в футболках твоего цвета — не то что лучшие друзья для тебя, а дороже отца родного. Особенно этот Генка Гуреев, которого ты, как человека, терпеть не можешь — но сейчас он так удачно оказался рядом, чтобы снять с тебя непомерную тяжесть, именуемую «мяч у…» И когда отдаешь ему чувство огромного облегчения, не оставляет вначале места даже радости оттого, что Генка сунул мяч в сетку закаспийцев.

Игра кончилась, мы «на земле», другие отношения, все другое — но как часто в жизни бывают ситуации, когда мысленно оглядываешься, кому бы отдать «мяч»… Но если некому и некуда, силы будто удваиваются.

Долго мы со Славкой, оставшись одни на середине дороги к Закаспийску-второму, разглядывали друг друга в упор.

— О чем ты хочешь поговорить? — спросил, наконец, я.

— Да присядь…

— Мне некогда.

— Будет время. Тебя не ждут.

— Кто не ждет?

— К кому ты ехал. Конспиратор чертов…

— Что ты имеешь в виду? — уже окончательно насторожился я.

— Я-то знаю, что имею в виду, а вот ты скажи, зачем тебе это? Работаешь в редакции «Металлиста», а нам говоришь, на заводе, в листопрокатном. Что мы, газет не читаем? «Сэч» — там постоянно. Это твой псевдоним: Сергей Эдуардович Чарусов. Написал статью Сэч — хоть голову с плеч…

— Знаешь, — сказал я, — тебя это, во всяком случае, не касается. Сегодня, вообще, странно себя ведешь. У тебя, кажется, есть дело, да еще большое? Так пожалуйста.

— Погоди!.. — Я хотел идти, но этот «малыш», как его прозвали в команде, с такой силой удержал меня за руку, что я чуть «не свалился на спину. Я увидел его решительные и в то же время какие-то испуганные глаза. — Извини. Я хотел сказать, что нам прятать друг от друга нечего. Ты мне нужен, понял?

— Вот как?

— Помоги мне. Я сейчас совсем растерянный человек. Присядем же. Я знаю, что ты не зря это все. Я чувствую… Говорить можно?

— Когда начинал, не спрашивал разрешения. — Я вырвал руку. — Теперь уж говори. Присаживаться не будем, прогуляемся. Туда, — показал я в сторону Закаспийска-второго.

— Я знаю, что ты не зря, — повторил он после паузы, когда мы уже шагали по асфальтовому шоссе. — И Наставник молчит, он не удивился, когда я ему сказал, что ты из газеты. (Я чуть не выбранился как следует.) Ты хочешь книгу написать? Я знаю, журналисты так делают, под инкогнито приобщаются к жизни.

— А ты встречал многих журналистов?

— Я в курсе, не маленький, — махнул он рукой. — Вы хотите связаться с жизнью, а жизнь с вами не хочет связываться, — хихикнул он (Славка вообще больше хихикает, чем смеется). — Извини, это я прочитал, не помню где. Так я не знаю… Ты будешь правду писать или как вас натаскивают?