Ночь с открытыми глазами

— Да? И ты думаешь, их тут же отпустили бы домой, к бабам? — усмехнулся Хазин.

Сержант резко повернулся к нему:

— У меня шестнадцать заявлений: просятся на фронт, защищать Родину…

— Маловато патриотов, — заметил капитан. — А у остальных… у остальных двадцати шести, значит, другие планы? Обрадуются немцам?

6

Вечером Женя, раздумывая о своих странных разговорах — утром с Сардаром, а потом с Авдеенко, — бродила по городу и зашла в приморский парк имени Шевченко, Только что прошел песчаный вихрь, и зелень, каменистые дорожки, скамейки — все было запорошено, кое-где и холмики вздувались. Освещался этот парк от края до края двумя мощными прожекторами с крыши ближайшего высотного дома, напоминавшего раскрытую стоймя книгу — таких зданий много в Окшайске. Тут все делается для того, чтобы поменьше горячего солнца да песка попадало в квартиры, некоторые дома окнами выходят только на одну сторону — к морю.

Гуляющих в парке было мало. Свернув в одну из песчаных аллей, Женя вдруг увидела своего редакционного знакомца, вернее, одного из них: в том, что с ней тогда разговаривали два похожих друг на друга человека, она не сомневалась. Долговязый Анатолий, в той же клетчатой ковбойке, но теперь еще в расстегнутом нараспашку пиджаке с университетским значком, смотрел прямо на нее с таким выражением, словно уже давно ожидал, что она вот-вот здесь появится. Не замедляя и не ускоряя шага, Женя приблизилась к нему и поздоровалась — по крайней мере, постаралась — иронически — вежливо.

— Привет Москве, — неторопливо ответил он. — Парк Шевченко сводит по вечерам всех приезжих. А еще эти кустики в песочке привлекают наших местных выпивох. Вы не будете против, если я составлю вам компанию? Пройдемся до моря.

— До моря против не буду, — «важно» ответила она, — покажете мне ваш Высокий берег, я о нем уже слышала… Нет, пожалуйста, под руку не надо, я еще не привыкла так.

— Еще? — переспросил он, без тени, впрочем, развязности. Она скривила губы в неловкой усмешке:

— Все впереди…

Женя сама себе не признавалась, что, между прочим, побаивается этого неизбежного «впереди». Со слов подруг знала несколько историй, кончались они по-разному, но всегда почему-то плохо.

…До моря было недалеко, его шум отчетливо слышался в парке.

— Ну да, я знал, что мы тут встретимся, — после паузы сказал Анатолий, словно бы отвечая на ее вопрос, которого не было. — И вчера я примерно знал, где вы… — Без всякого перехода он продолжал: — Вы стихи любите?

— Смотря какие.

— А вот эти…

Он стал читать. Женя насторожилась:

— Это кто?

— Я, представьте себе, — он наклонил голову. — Еще желаете?

Они уже стояли на массивном гранитном выступе — это и был Высокий берег. Больше половины обзора тут занимало море, густо-серое в начинающейся ночи. Горизонт исчез. Внизу ухали волны. Там, на валунах, стояли с удочками одинокие запоздалые рыбаки, и, несмотря на сумрак, видно было, как они поеживаются от водяной «метели». А подальше внизу начинался песчаный пляж, над скамейками которого горели лампы дневного света. Берег протянул в море длинные «руки» эстакад: пройдись по мостику метров с полсотни и слезай по лесенке в чистую воду, потому что у самого берега обычно бывает грязно. Еще дальше поблескивали редкие огоньки прибрежных строений, возле одного из них (Женя слышала здесь это интересное выражение) т о л п и л о с ь.

— Черт, скамейка была здесь, — заметил Анатолий, — убрать догадались. Постоим? Стихи еще послушаете?

— Пожалуйста.

Он читал, она вежливо хвалила. Он снова читал… Наконец спросил с досадой в голосе:

— Почему вам не нравится?

— С чего вы взяли, что не нравится?

— Чувствую по вашей реакции.

— Нет, видите ли, просто как-то… Их под особое настроение читать надо. Стихи, может быть, и неплохие, только все время какие-то «тусклые слезы».

— Надоедает?

— Вообще, тоску наводит. Вы меня извините…

— Чего ж извинять. Настрой у нас с вами, конечно, разный. Вы обронили золотую каплю истины, сказав, что у вас еще «все впереди». Еще не было разочарований в жизни, и ничего. Я прав? Дай бог, чтобы вам подольше хватило того оптимизма. А ведь вы стоите на пороге… Вы как будто говорили, что собираетесь в университет?

— Да.

— И почти уверены, что попадете?

— Почти уверена, что нет. Конкурс был для школьников — «проходной балл». Провал.

— И как же вы встретили эту свою первую жизненную катастрофу?.. Погодите, кажется, я начинаю вас понимать. Вы потерпели первую неудачу в журналистике и прилетели сюда, чтобы отыграть у жизни пропущенную шайбу? Манящий сюжет, неизвестная страница войны, опишете, опубликуете, самоутвердитесь…

Женю всегда злило это слово — «самоутвердиться», оно ей казалось синонимом приспособленчества. И все-таки сейчас она почувствовала, что Анатолий, похоже, попал в точку. Главным для нее в этой истории были, конечно, взволнованные слова Гомонка: «Люди не все знают…», но где-то с краешку билась и та самая мысль, на которую сейчас намекал ее собеседник.

И ей не нравилось, когда ее так вот «начинали понимать». Она оборвала разговор. Анатолий, однако, не унимался: