Ночь с открытыми глазами

— Слушайте, рыцари, — сказал он. — Я как вы сами понимаете, ничего решать не имею права. Я сейчас доложу о вашей просьбе капитану. А вы… ступайте в барак, со всей строгостью своим передайте, если хотят добра, чтобы вели себя после отбоя, как положено! Понадобитесь, так мы сами в одну минуту вас поднимем! А если это все, — он показал на листовку, — обыкновенная провокация? Они мастера! В общем, кругом марш!

— Разрешите, гражданин начальник? — заговорил молчавший до этого друг Джаниева, Николаев. — А что будет с нами, если капитан Хазин не согласится…

— Кругом марш! — закричал Паукин. — Не хватало еще… Это мы решим, что будет с вами.

Оставшись один, заговорил в телефон: «Первый! Первый!» — это был позывной хазинского жилища. Оттуда, однако, не ответили. Паукин подошел к оконцу, увидел чуть блеклую от неразборчивого света прожектора площадку перед бараками — и тут-то особенно остро ощутил сзади, за спиной, очень темную, сулящую грозное и неожиданное, ночь.

Сорок одна подпись, сорок один заключенный остался в бараках. О чем они сейчас думают? Неужели придется довериться этим людям?

А кто они? Вот шестнадцать заявлений об отправке на фронт. Огоньков Павел Николаевич, бывший шофер, получил два года, за дорожную аварию, конец срока — в октябре нынешнего года. Исаев Виктор Васильевич. Неосторожное убийство, конец срока… должен быть в сентябре сорок второго. Вот этот — Джаниев Сергей Гассанович. Едва ли не первым заявление подал… Грузин — Китиашвили Автандил. Отчество «принципиально» пропускает. Отца тяжело ранил ножом — заступился за мать, которую тот мытарил. Этому дали пять лет — и конец еще не скоро. А он считает, что с ним несправедливость вышла, пишет всюду, подписывается: «Комсомолец Китиашвили Автандил», хотя какой уж теперь комсомолец… И в ответ ничего не получает утешительного. Злой ходит, замкнутый. А вот — рвется и он на фронт, под огонь. Так вот очищает война души. Не все, конечно…

Довериться этим людям? А почему бы и нет?

…Из восьми бойцов охраны — двое тяжело заболели. Гранат едва наберется на три-четыре связки. С винтовками без бронебойных патронов с танками делать нечего, а таких патронов почти нет… Вот вам и ситуация. И даже не в том дело, что все они погибнут, а в том, что погибнут и не остановят врага…

Паукин снова потянулся к телефону, однако услышал за стеной мотоциклетную «очередь» и остановился, подумав: «Сам приехал, что ли, свой приказ в исполнение приводить?» Но к нему вбежал сильно запыхавшийся боец — один из тех, кто был там, на складе, с Хазиным.

— Товарищ сержант, — едва проговорил он, глотая воздух. — Капитан убит. Мы звонили, аппарат…

— Ты что, с ума… — Паукин схватил его за плечо.

— Капитан убит, — повторил боец, уже переведя дыхание. — Мы слышали выстрел, еще один выстрел. Капитан лежал… Нашли человека. Наш заключенный! Из пистолета он…

— Где он?

— Он тоже убит. Мы слышали два выстрела. Он в капитана, капитан в него.

— Как же он там оказался?.. Ладно, едем сейчас. Один из заключенных, стало быть, один из подписавшихся… — Паукин снова бросил взгляд в окошко, на бараки для заключенных, но теперь те же «делегаты» не прочитали бы в этом взгляде ничего хорошего для себя. Он снял трубку телефона:

— Третий! Рубцов! Немедленно ко мне с пулеметом… Ты что, не понял? Точно так, оставить вышку и немедленно ко мне с пулеметом!

8

Два часа они скитались по пустыне (которая, как еще раньше заметила Женя, на рассвете бывала серой, слегка синеватой, чуть попозже — медно-розовой, а к полудню совсем выцветала) на «газике», случившемся в распоряжении Володи, корреспондента областного телевидения. Женя узнала теперь, что оно такое, то, что казалось ей тогда, с воздуха, укатанной лыжней. Колейная дорога была как раз-таки не укатана, временами казалось чудом, что машина вообще может двигаться по этому песку, и у Жени сердце вздрагивало, когда буксовали и останавливались. Но паузы продолжались не больше нескольких секунд. Сумел этот «газик», должно быть, как-то приноровиться к пустыне, как и его хозяин, добродушный толстяк Володя. Тот ведет машину уверенно, знает, где куда повернуть. А ведь едва покинули асфальтовое шоссе, которое бежит, прыгая по холмам, — и замельтешили перед глазами в точности похожие одна на другую десятки колейных дорог. Веди машину сама Женя, она бы уже давно заплуталась и перезаплуталась, как бы тщательно ей ни растолковали, куда вести…

Песок набивался в рот, стоило пошевелить губами. Уже не приходилось обращать внимания, что от этого налетевшего в машину песка вовсю щиплет лоб, щеки, подбородок… А тут еще раздражал назойливый голос парня, сидевшего рядом:

— Как она сейчас, Москва? На Калининском — небоскребы, да?

Володя подсадил этого незнакомого паренька, голосовавшего на обочине шоссе. («Большое-пребольшое спасибо, я на буровую опаздываю!»). После того, как во время перекура Володя шутливо бросил ему: «Ну, что, познакомились? Учти, она из Москвы…» — от парня стало не отвязаться. Все ему хотелось знать про Москву — «как она сейчас».