Ночь Стилета - 2

Взял Валентин Михаилович Железнодорожника. Все, точка! Взял паскуду. Вцепился в него мертвой хваткой и уже не отпустил. И сразу же ощущение ватной пустоты в районе желудка почти рассеялось. И самое громкое дело с поимкой маньяка - серийного убийцы - теперь связывается с его именем. Трудно сказать, приятно ли это; наверное, излишним честолюбием Прима не страдал, но все же... И налетели сразу корреспонденты, как вороны, мишура... Валентин Михайлович сначала отказывался от интервью, нечего языками чесать, это вон пусть прокурор по области плюсов набирает, а Прима все свое уже получил. Но когда Алеська закричала, что папу показывают по телевизору, чего скрывать, было приятно... Как хотите называйте - долг не долг, а остановил он его, и теперь одной бешеной тварью на улице будет меньше. Прима свое получил. И девочки его смогут ходить по улице спокойнее. А громкие слова - так не приучен к ним Прима. Об одном лишь сожалел - что не смог взять Железнодорожника раньше. Да еще, пожалуй, что не пристрелил его в момент задержания. Прима отгонял от себя саму мысль о том, что могло быть тогда с Алеськой, с его младшенькой и, наверное, любимой дочурой (хотя и говорят, что нет у родителей любимых детей), если б не подоспел Алексашка. Выходит, ему Прима обязан жизнью своей младшей. Да и не только Прима. Вот тебе и городской дурачок, низкий ему поклон в ножки. Вряд ли Железнодорожника удалось бы так быстро взять, если б не Алексашкин рисунок. Прима так и заявил газетчикам. Именно этот рисунок, портрет, выполненный с фотографической точностью, позволил взять маньяка по горячим следам. Только на Алексашкином портрете Железнодорожник выглядел... по-другому, что ли? Хотя сходство фотографическое. Но... Алексашка умудрился увидеть в нем что-то еще, от чего... брала жуть. Прима помнит, как он в детстве был в Пятигорском краеведческом музее, и помнит картину по произведению Лермонтова "Демон". Там все было другое, но... глаза. Прима, оказывается, на всю жизнь запомнил фразу экскурсовода, хотя узнал об этом только сейчас. "Провалы в потаенный адский пламень". Так это назвал в то давно отцветшее утро экскурсовод. Точно такие же глаза были на рисунке Алексашки.

А Железнодорожник, державший столько времени в страхе всю область, оказался сереньким, неприметным и сравнительно молодым человеком. И ничего такого в его глазах Прима не обнаружил. Никаких отсветов адского пламени. Не мудрено, что его так долго не могли взять. И с места работы, и с места жительства сплошные положительные характеристики. Прима прочитал первые отчеты психиатрической экспертизы. Когда Железнодорожнику было четыре года, у него на глазах под колесами поезда погибла старшая сестра, заменившая мальчику мать. Страшная трагедия, кто ж спорит... Поэтому еще в школе он постарался "спасти" одну девочку, к которой испытывал влечение, от повторения подобной катастрофы, от поезда. От страшных металлических, ревущих в его голове вагонных колес. Выходит, при помощи шелковых удавок и опасной бритвы "спасал" он свои жертвы от безжалостных жерновов с грохотом проносившегося поезда-убийцы. Фрейдизм, сплошной фрейдизм. Прима захлопнул отчет: фрейдизм-мудизм... Теперь эта бодяга может затянуться. Если его еще признают психически невменяемым... Но Прима свою работу выполнил, хоть и сожалел, что не пристрелил Железнодорожника в момент задержания.

Но было кое-что еще, не позволяющее вот так вот все бросить и отправиться поправлять здоровье в Кисловодск. Неожиданно в простеньком деле по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой, в деле, которое на девяносто девять и девять десятых процента все считали закрытым, выглянули те самые глаза с Алексашкиного рисунка. Провалы в потаенный адский пламень...

Прима вошел в купе и устроил свой чемодан в нише над проемом двери. Постель была уже застеленной, симпатичное розовое (Ох! Прямо для молодоженов) покрывало, чистые занавески с волнами и надписью "Тихий Дон", на столе в маленькой вазочке красного стекла букетик летних цветов. Прима запустил руку под покрывало, потрогал постель и удовлетворенно крякнул постель была не сырой. Хоть деньги свои отрабатывают, СВ все же.

Прима выглянул в окно - сейчас стояли самые длинные дни, и, несмотря на приближающийся вечер, солнце еще ярко светило в мягкой синеве июньского неба. А поезд уже бежал по рельсам. Прима какое-то время послушал убаюкивающий стук вагонных колес: вот уже проехали небольшой городок Аксай, значит, дальше - Новочеркасск.

Дверь купе открылась.

- Чайку не желаете? - Молоденькая чернявая проводница держала в руках шесть стаканов горячего чая в металлических, с изогнутыми ручками, подстаканниках.

- А как же, доченька, - улыбнулся Прима, - без чая мы никуда.

- Пожалуйста. И сахарку.

- И сахарку, - кивнул Прима. - Вагон у вас - прелесть. Чистенький. И цветочки.

- Цветочки. - Она, польщенная, улыбнулась: - Все ж приятней ехать-то. Ведь правда?

- Точно.

- Вот ваш сахар. И лимон.

- А как в Москве погода? Не холодно?

- Ой, да что вы, жара. Хуже, чем у нас.

- Да, душновато.