Ночная ведьма

В квартире было две комнаты, основная и спальня. Василий работал за кухонным столом, иногда бросая на племянника косые взгляды, скорее обеспокоенные, чем сердитые. Невероятно похож на своего отца! И когда парень научился так презирать мир, жить, будто никто и ничто не имеет значения? Василий решил помочь сестре вывести племянника на верную дорогу. Часами просиживая перед монитором, Василий рылся на ­каких-то сайтах, изучал с лупой старые карты, делал выписки, а когда уходил из дома, запирал за собой дверь на ключ. Он не мог понять, почему племянник так равнодушно воспринял смерть лучшего друга. Василию хотелось влепить этому парню хорошую затрещину, чтобы вернуть на свет маленького глазастого мальчишку, который был счастлив, когда дядя учил его завязывать шнурки, выдавливать сок из дольки лимона на бутерброд с тресковой печенью или сверлить лунку во льду для зимней рыбалки.

Василий любил Павла как сына, которого у него не было. До сегодняшнего дня любил.

— Что ты делаешь, дядя?

Павел ткнул пальцем на разложенные повсюду старые карты — на столе, на полу, на стульях. «Все ищешь кольцо Фродо?» — ухмыльнулся он про себя.

Когда Павел был подростком, Василий подарил ему сагу Толкина. И примерно в то же время их связь прервалась. Дядя вспоминал, как племянник задвинул книги в угол и к ним не прикасался.

Насколько Павлу было известно, дядя всю жизнь прожил бобылем, ни жены, ни детей. По словам матери, пока их с Василием родители были живы, брат с сестрой ни в чем не нуждались и будущее виделось им лучезарным. Василий был гордостью семьи, у него были задатки талантливого инженера. Но все рухнуло, когда родители погибли в дорожной аварии. Брат и сестра были слишком малы для самостоятельной жизни, их поместили в детский дом, они затосковали. Василий уже не был многообещающим ребенком, он замкнулся и ушел в себя, как раненое животное, отказался от мечты, которую лелеял с первых школьных лет. Потом устроился на работу, на которой не мог реализовать свои способности, поселился в пригороде Ростова-на-­Дону и стал настоящим бирюком, когда младшая сестра улетела в Москву. Павел не знал Василия, полного жизни и надежд, Василия до трагедии, о которой мать иногда рассказывала. Представить этого рослого, немного неуклюжего человека в обществе женщины казалось Павлу столь же нелепым, как вообразить его пловцом-­синхронистом. И все же у Василия бывали женщины, одна из них десяток лет владела его сердцем и морочила ему голову. С тех пор Василий больше не решался на чувства. На смену страсти к неверной женщине пришла страсть к истории, постепенно вытеснив горечь и тоску от вопросов, на которые никто не находит ответа. Время от времени утешаясь водкой и любовью без обещаний, он постепенно свыкся с жизнью мизантропа, жадного до исторических загадок.

Его квартира была подлинным холостяцким логовом, в котором годами не хозяйничала женская рука. В ванной комнате не нашлось бы места флакону с туалетной водой или баночке с ночным кремом: давно разбитая стеклянная полка так и не была заменена, и все банные принадлежности ютились по краям раковины. По обеим сторонам тахты стопки книг служили прикроватными столиками. Водруженный на кухонный стол компьютер указывал на то, что хозяин ест всегда в одиночестве.

Василий был айтишником и работал в основном дома. Раз-другой в неделю он заглядывал отчитаться в свою контору, что делал без особого энтузиазма. Но такое положение дел позволяло ему отлучаться на несколько дней после выполнения задач, над которыми он вкалывал без продыху.

Павел, поселившись у дяди, почти не спал, на улицу не выходил и пытался обмануть свою тревогу. Ночь призывала его к ответу, его одолевали галлюцинации, в которых он без конца падал в пустоту. Просыпаясь в поту, с бешено колотящимся сердцем, он по-прежнему видел дядю, сидевшего перед экраном компьютера и ожесточенно лупившего по клавишам, таким крошечным под его огромными руками.

Василий производил много шума, громко разговаривал сам с собой вслух, не обращая внимания на племянника, иногда подносил к своим мясистым губам бутерброд и жевал его, роняя крошки, застревавшие в густой бороде. Время от времени он косился на Павла, бормотал ­что-то нечленораздельное, мог плеснуть ему стопку водки или бросить ему на колени бутерброд. А Павлу была на руку эта «оперативная пауза», и он уже подумывал с помощью раздобытых кетфишингом денег метнуться в Питер и там ­какое-то время перекантоваться.