Нога как точка опоры

Когда я закрывал глаза, например, у меня совсем не было ощущения того, где находится нога, – не было ощущения, что она «здесь» в противоположность «там», не было ощущения, что она есть хоть где-нибудь, – вообще никакого ощущения. И что можно чувствовать, что можно утверждать насчет чего-то, чего нет нигде? Похоже, что имеет место тяжелое нарушение проприоцепции, обнаруженное в силу чистой случайности, хотя затем мы с сестрой Сулу тщательно его исследовали, – и это каким-то образом стало последней соломинкой. Уже возникли серьезные проблемы и вопросы, в особенности в связи с поврежденной и прооперированной мышцей: ее полной атрофией, отсутствием тонуса, несомненным параличом. И вопросы высшего порядка – явный распад навыков и представлений, так что я больше не мог сообразить или вспомнить, как совершать движения, влияющие на эту мышцу. Вследствие этого возник тотальный, абсолютный, «экзистенциальный» распад, ускоренный обнаружением распада ощущений и чувств; именно тогда и только тогда нога неожиданно приобрела жуткий характер – или, что точнее и менее связано с воспоминаниями, лишилась характера вообще, стала чуждым загадочным предметом, на который я смотрел, который трогал без каких-либо ощущений, узнавания и выявления отношений к целому. Только когда я стал смотреть на нее и чувствовать, что ее не знаю, что она не часть меня и, более того, я не знаю, что это за «вещь» и частью чего является, я потерял ногу. Снова и снова я возвращался к этим трем словам, словам, которые выражали для меня окончательную истину, какими бы нелепыми они ни могли бы показаться кому-то еще. В определенном смысле я таки потерял ногу. Она исчезла, ее не было, она была отсечена сверху. Я был теперь жертвой ампутации, но все же не обычной жертвой, потому что нога объективно, на внешний взгляд, существовала – она исчезла только субъективно, на внутренний взгляд. Таким образом, я, так сказать, перенес ампутацию «интернально». Неврологически, нейропсихологически это был несомненный факт. Я потерял внутренний образ, или репрезентацию, ноги. Имело место нарушение, стирание представительства в мозгу – этой части телесного образа, как говорят неврологи. Отсутствовала часть моей «внутренней фотографии». Я мог бы также употребить некоторые термины эго-психологии, имеющие более чем случайные совпадения с таковыми из неврологии. Я мог бы сказать, что потерял ногу как внутренний объект, как символическое и аффективное имаго. Похоже, что мне требовались оба набора терминов, потому что во внутреннюю потерю были вовлечены и «фотографические», и «экзистенциальные» факторы. Таким образом, с одной стороны, имел место серьезный перцептивный дефицит, так что я утратил всякое ощущение ноги. С другой стороны, имелся симпатический дефицит, так как я в значительной мере потерял привязанность к ноге. И то, и другое подразумевало использование обеих групп терминов – чувство моей личной, живой, любимой реальности было заменено реальностью безжизненной, неорганической, чуждой.

Что могло быть причиной столь полного, столь пагубного изменения, столь полного исчезновения ощущения, такого полного разрушения нервного образа – имаго? Ко мне вернулось давно забытое воспоминание о тех днях, когда я был студентом – практикантом в неврологическом отделении. Одна из сестер позвонила мне в сильном беспокойстве и рассказала по телефону такую историю. К ним только что поступил новый пациент, молодой человек, весь день казавшийся очень милым, очень нормальным – до того момента, когда проснулся после дневного сна. После этого он стал выглядеть возбужденным и странным – совершенно непохожим на себя. Он умудрился каким-то образом выпасть из кровати и сидел на полу, бесновался, кричал и отказывался вернуться в постель. Не мог я бы прийти и разобраться?