Ноги в поле, голова на воле

Мой дядька по отцовской линии испуганно моргает, сглатывает слюну и наконец выдавливает из себя:

— А знаешь, лучше всего нам будет здесь, за сараем. Дом рядом, если кто-нибудь зацапает нас, крикнем взрослых на выручку.

Я почти готов на это согласиться, но тревожное сомнение удерживает меня.

— Тут, как стемнеет, под сарай заползает какое-то чудище, я сам на днях вечером видел.

Мой дядька Икан вытягивается в струнку в своей длиннополой рубахе, заменяющей ему штаны, и подозрительно осматривает то стену сарая, под которой мы сидим, то высокую живую изгородь за нами.

— Послушай, это чудище хвостатое?

— Ого, хвостище у него, как у медведя.

— А рога у него есть?

— Вот такущие, железные! — развожу я в сторону руками и сам ужасаясь размерам страшного чудища, которое померещилось мне как-то в сумерках.

Дядя Илья вскакивает и несется вскачь через заросли бурьяна, выкрикивая на ходу:

— Пошли, перед сараем будем совет держать, оттуда дом виднее. Там на свету все и обсудим.

На солнечном лужке перед сараем мне начинает казаться, что то самое позавчерашнее чудовище не было ни рогатым, ни хвостатым и не таким уж громадным, но я молчу. Потому что, заикнись я об этом хоть словечком, мой дядя Илья не преминет поднять меня на смех, уж я-то его знаю.

Поскольку мой дядя Илья еще карапуз, все в доме обычно зовут его Илькой. А иногда, когда он бывает пай-мальчиком и слушается взрослых, его называют ласкательно: Ика, Ильяшка, Илясик. Когда же он напроказничает и заслуживает наказания, он преображается в Илькаша, Илькастого и в «этого Илькана-хулигана». Тогда мой дядька по отцу забирается куда-нибудь в бурьян возле дома и, затаившись, сидит там, пока кто-нибудь не окликнет его медовым голосом:

— Илькушечка-цыплюшечка, поди сюда, не бойся!..

…Одинокое сидение на лужке быстро нам приелось, и дядя Илья предложил:

— Пошли нарвем кукурузных усов и закурим. С этой школой, чтоб ей пусто было, небось и не покуришь в свое удовольствие.

А надо вам сказать, что вот уже скоро год, как мы играем в заправских курильщиков. За это время мы успели испробовать несколько сортов «табака»: сухой лист, кукурузный шелк, или усы, опилки и даже шерсть. Шерсть, должен сознаться, — препоганейший сорт табака, воняет он, как леший. Кукурузные усы еще кое-как можно вытерпеть, в особенности если трубка есть.

А надо ли вам говорить, что пара таких молодцев, как мы с Ильей, обзавелась, конечно же, и трубками. Головки выдолбили мы из кукурузных кочерыжек, а на мундштук пошел орешник. Трубки получились у нас громадные, неуклюжие, как задымим, бывало, своими чубуками, ну вылитые цыгане-кузнецы.

— Только бы нас дед не застукал! — настороженно поводит глазами Илья, пока мы достаем свои чубуки из-под низкой застрехи старого свинарника. Здесь находится наш хитроумно выбранный тайник.

Мы затягиваемся из своих чубуков, кашляем, чихаем, плачем, но хотя бы на короткое время забываем о поступлении в школу.

2

Мы с моим дядей Ильей, который, как я уже говорил, моложе меня на полгода, надежно спрятались от деда в бурьяне за садовым плетнем, но тут нас подкарауливала новая напасть. Случилось то, чего мы меньше всего ожидали, — нас застукала наша ближайшая соседка и сверстница, всевидящая и всезнающая Миля.

— Да кто она вам такая, эта Миля?! — удивитесь вы.

Вот то-то и оно, кто она такая! Могу вам сказать, что это самое пронырливое и любознательное создание во всей нашей округе, настоящий вьюн, оса, сорока, воробей и еще невесть что.

— Ага! Курите! — злорадно пропищала Миля, перевешиваясь через плетень. — А вот и скажу, что вы курите, так и знайте.

— Кому это ты скажешь? — нахохлился мой двоюродный дядька Илькан, Илькаш, Илькетина, Илькастый.

— Я скажу моей маме, а моя мама скажет деду Перкану, а дед Перкан скажет вашему деду Раде, а дед Рада возьмет выбивалку да как вас по ногам — нате горяченьких, нате вам!

— Это тебя твоя мама выбивалкой стегает! — поддел нашу сверстницу Милю Илькастый.

— Ну и врешь ты все, лживый лгунишка! Меня моя мама всего-то один раз по лбу пальцем щелкнула! — возмутилась девчонка.

— Держи карман шире! Не пальцем, а топором!

— Если бы топором, я бы уже мертвой была! — верещала Миля за плетнем.

— А ты и была мертвой, я видел сам, как ты под грушей лежишь! — вопил Илькан, ерзая в своей долгополой рубахе.

— А как же она снова ожила? — в свою очередь изумился я.

— Ага, ага, получил, как же я тогда снова ожила, лживый лгунишка, болтунишка болтливый, щербатик беззубый?!

Миля так и подпрыгивает на месте от злорадного торжества, а Илькастый в ответ на это мое очевидное предательство бьет по мне прямой наводкой:

— Ах ты защитничек несчастный! Я про тебя все знаю, ты на ней жениться задумал. Э-э-х! Жених и невеста, жених и невеста, замеси нам тесто!

Этот коварный выпад из-за угла застал нас с Милей врасплох, и мы покраснели, как маки на лугу. Какое страшное обвинение! Не хватает только, чтобы это услышали другие ребята, или мой дед, или мама! О ужас!

Мы с Милей все еще пребываем в столбняке, а подлый Илькастый уже мчится к дому, исторгая громкий вопль: