Ноктуарий. Театр гротеска

– О ты, разумная форма жизни, сущая в возведенном глупцами царстве будущего, – произнес он. – Послушай, что я тебе скажу. Если бы только мог ты лицезреть вместе со мной тот пейзаж, что открывается с серых этих скал, что вскорости станут троном в зале свирепствующих морских волн! Если бы только мог услышать ты доносящуюся из-под сих беспокойных вод неспешную, но яростную песнь помраченного царства морских чудовищ! Узрев и услышав, ты наверняка возжелал бы возвратиться сюда, освободившись от безумных стереотипов и устремлений твоего собственного времени. Подо мглой здесь сокрыт рай, шелестящий листвой причудливых форм. Наблюдать бездумно за хаотичной его жизнью, за трепетом зеленоватых испарений и танцем бесчисленных хвостов и языков среди вьющихся лиан – одно удовольствие! А небосвод, вдоль коего протянуты монады пепельных облаков, полнится звуками кожистых крыльев, трепещущих средь воздушных потоков… О дорогой мой падший зверь, сколь сильно бы ты сожалел о пустых мечтах своего времени – да и всех грядущих времен, – если бы узрел этот мир, лишенный лживой надежды, сквозь мои недремлющие глаза…

«Не буду спорить, отсутствие надежд благотворно, –

помыслил я, пробудившись во тьме. – И все же, о внимательный мой Ящер-Созерцатель, хотел бы я послушать, как ты рассказываешь о своих бедах и страхах, что порождены непрестанной борьбой жизни и смерти в так называемом доисторическом раю. Но меня не искушает лирика этой давно сгинувшей жизни – лирика слизи, лирика грязи.

Твое красноречие я презираю – поэзия хищных носителей забвения не нуждается в столь вычурных словах, и я облек бы ее в куда более простую форму. И знаешь, я все еще надеюсь – и твои слова моих надежд не пошатнули. Ты бесцеремонно вторгся в сон о гораздо более глубоких вещах, вещах несравнимо отдаленных. Это и есть моя цель, а не территория, кишащая органикой.

Так позволь же мне теперь снова смежить веки и следовать по пути сна, что далек от всех звуков и форм, что ведет в тот мир, где побратаюсь я с Тишиной и обрету одно на двоих лицо с Пустотой».

Но голос рептилии продолжал дразнить меня, снова и снова. Он бредил и насмешничал каждую душную тропическую ночь в истории нашего мира. И так будет, пока занавес совершенной тьмы снова не падет на Землю.

Безымянный ужас

Он стоял на пороге старой студии. Та казалась заброшенной, но можно ли было так утверждать наверняка? Все тут было каким-то неправильным – и сор на полу, и бумаги, разбросанные в беспорядке, и даже пыль. Потолочные окна казались заляпанными, но – может статься, то лишь видимость? Студия, похоже, не перешла до конца ни в одно из состояний – ни в обжитость, ни в заброшенность; застыла в некой тонкой, пока что ему неочевидной фазе. Наклонившись, он подобрал с пола несколько скомканных листов – они оказались рисунками. По стеклам в потолочных рамах распустил слюни слабенький дождь.

Рисунки мелькали у него перед глазами – штрихи крошечные, миниатюрные, будто жилы, вытянутые из насекомых. Штрихи складывались в силуэты. Ничего конкретного, ничего просто даже узнаваемого в них не было, но, разглядывая их, он чувствовал беспричинный страх. Небесная влага просачивалась сквозь мелкие трещины в потолочных окнах, стекая вниз и оставляя странные следы на пыльном полу старой студии.

За дверью раздался скрип – кто-то поднимался по лестнице. Прильнув к дверному косяку, он дождался, когда дверь распахнулась и гость вошел, и у него за спиной незаметно выскользнул наружу. На цыпочках сбежав по ступенькам, он помчался прочь по дождливым улицам.

Он перешел на спокойный шаг. Водосток ревел и бурлил. Присмотревшись к вделанному в тротуар жестяному желобу, он заметил что-то очень странное, неопределимое, какой-то сложный организм – нечто, похожее на щетинистый хвост маленького животного, остервенело извивающийся, словно бы живущий собственной жизнью. Стоило отойти на несколько шагов, как очертания «хвоста» совсем размылись. И даже промелькнувшее в путанице конечностей подобие лица его больше не тревожило.