Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Дверь приотворилась.

Осокин вошёл, улыбаясь, коснулся усов:

– Разрешите, товарищи?

Сидящие за длинным столом переглянулись.

Коньшин удивлённо приподнялся:

– Коля? Мать чесная, откуда?! Ребята, это ж наш бывший секретарь!

Он рассмеялся, вышел из-за стола и крепко потряс руку Осокина:

– Здорово! Ну и ну! Сто лет у нас не был. Забыл совсем.

Собравшиеся смотрели на них.

– Все новые, – выглянул Осокин из-за плеча Коньшина. И ни одного знакомого…

– А ты как думал! Умираэт старый члэн, растёт новий поколэн!

Сидящие за столом засмеялись.

Коньшин повернулся к ним:

– Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.

– А мы знакомы, что ты так официально! – улыбаясь, проговорила Храмцова. – Здравствуй, Коля, ты меня и не заметил.

Ну вот, Анечка, здравствуй. И знакомая нашлась… Здравствуйте, товарищи.

Члены бюро откликнулись вразнобой.

– Ну что, товарищи, по-моему, мы всё решили на сегодня? – спросил Коньшин, придерживая за руку Осокина. – С редколлегией все ясно, а вечер – это, Саша, ты своих культмассовиков раскачивай.

– Конечно, – кивнул головой Рудаков.

– Ну, тогда до новых встреч, – улыбнулся Коньшин. – Седьмого собираемся.

– Во сколько?

– Как всегда в шесть. А Туманяну, Вера, ты передашь.

– Конечно, обязательно.

– Ну, тогда всё.

Вставая, задвигали стульями.

Коньшин кивнул Осокину:

– Пошли ко мне.

Они обогнули стол и вошли в небольшой кабинет с широким столом, зелёным сейфом и ленинским портретом на стене.

– Нуууу… всё по-прежнему. – Осокин опустился в красное кресло. – Только Ленина сменил.

– Да, этот красивей, кажется. Я такого в немецком журнале видел. Это фотографика называется.

– Я знаю. У меня брат такие фото делает…

Коньшин сел на своё место, шлёпнул по столу ладонями:

– Ну, рассказывай!

– С директором лады. С профкомом тоже. Ну, а остальные примыкают.

– Молоток! – расхохотался Коньшин. – Надо в книгу афоризмов занести! Ты там который год? Второй?

– Второй. И здесь четыре, да?

– И на «Ильиче» полтора.

– Аааа… да, да, да. Я забыл. Там ты вроде замещал. Да?

– Да, замещал… Но ты всё что-то обо мне да обо мне. Как у вас-то?

– Альма матер? По-разному. Хлопочем.

– Желдев здесь остался?

– Тут. Куда он денется. На рыклинской кафедре. Скоро защищается.

– Быстро.

– Ну, у него ничего не залежится.

– А Бармина?

– Ушла во ВНИИБТ.

– Простым инженером?

– Она в профкоме там.

– А Витька?

– Гнедышев?

– Да.

– У нас тоже. На ПМ.

– Молодец. Как это он переквалифицировался?

– Долго ли? Он же учился хорошо.

– Ну, а ты когда отчалишь?

– С аспирантурой закончу и уйду.

– Точно?

– Точно. Хватит.

– Это года через два?

– Наверно… – Коньшин достал сигарету, протянул Осокину. Закурили.

Осокин полез в боковой карман, достал жёлтенькую пачку жвачки и пакет с нормой.

– Съёмка у тебя. А то домой не скоро.

– У вас сегодня?

– Да.

Осокин кинул ему жвачку.

– Спасибо. Английская?

– Штатовская.

Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин – пакетик с нормой.

– Сто лет не жевал.

– Ну, вот и попробуй.

– Мятная вроде…

Стали жевать каждый своё.

Осокин уверенно кусал от нормы, Коньшин гонял во рту жвачку.

Позвонил телефон.

Секретарь поднял трубку:

– Коньшин… Внизу? Хорошо. Я Лебединскому передам щас. Спасибо.

Положив трубку, он встал:

– Автобус с реквизитом пришёл. Я щас скажу там…

– А что за реквизит?

– Кумач, краски, подрамники для лозунгов.

– Аааа…