Норвежский лес

Она пела когда-то популярные фольклорные песни. Ни игра, ни голос не дотягивали даже до комплимента, но ей было очень весело. Мидори спела одну за другой «Lemon Tree», «Puff», «500 Miles», «Where Have All The Flower Gone», «Michael, Row the Boat Ashore». В начале она объяснила мне вторую партию, чтобы петь на два голоса, но убедившись, что мне слон на ухо наступил, продолжала одна, пока не надоело. Я потягивал пиво, слушал ее и с интересом следил за пожаром. Огонь то усиливался, то, казалось, утихал. Люди что-то громко вопили, отдавали приказы. Стрекоча лопастями, показался вертолет газеты, поснимал и убрался восвояси. «Хорошо, если мы не попали в кадр», – подумал я. Полицейский в мегафон призывал толпу отступить назад. Ребенок плакал и звал мать. Где-то разбилось стекло. Вскоре ветер беспокойно заплясал, и вокруг нас закружился белый пепел. Однако Мидори раз за разом прикладывалась к банке пива и пела дальше. Исполнив все, что знала, Мидори затянула странную песню собственного сочинения.

Хочу сварить тебе рагу,Но у меня нет кастрюли.Хочу связать тебе шарф,Но у меня пряжи нет.Хочу написать для тебя стихи,Но нет у меня ручки.

– Песня называется «У меня ничего нет», – пояснила Мидори. – Ужасные стихи, как и музыка, впрочем.

Слушая ее нелепое пение, я размышлял: если огонь перекинется на заправку – взлетит дом Мидори на воздух или нет? Устав петь, она отложила гитару и, как кошка на солнцепеке, прильнула к моему плечу.

– Как тебе моя песня?

– Уникальная и оригинальная. Хорошо проявляет твой характер, – осторожно ответил я.

– Спасибо. «Ничего нет» – тема такая.

– Кажется, я понимаю, – кивнул я.

– Знаешь, когда умерла мама… – Она повернулась ко мне.

– И что?

– Мне ни чуточку не было грустно.

– Ну и?

– Уехал отец, и я совсем о нем не жалела.

– Серьезно?

– Серьезно. Дико, да? Бессердечно?

– Но ведь тому… есть разные причины.

– Пожалуй. Действительно, много чего… по-своему запутанного. В нашей семье. Но знаешь, я вот что думаю. Что бы там ни было, когда умирает родная мать, уезжает родной отец, хоть чуточку должно же быть грустно? Но не мне – все бесполезно. Ничего не чувствую. Ни грусти, ни печали, ни горечи. И совсем никаких воспоминаний. Только снится иногда. Появляется мать, зловеще смотрит на меня из темноты и упрекает: «Поди рада моей смерти?» С чего это мне радоваться? Все-таки мать. Просто ее почти не жаль. Честно говоря, на похоронах я не проронила ни слезинки. А когда в детстве сдохла наша кошка, рыдала целый день…

«Откуда столько дыма, – подумал я. – Пламени не видно, пожар не расширяется, а дым валит. Что может так долго гореть?»

– …но это не только по моей вине. Да, где-то я черствая, признаю. Если бы они – родители – любили меня чуточку сильнее, я бы выросла более отзывчивой. И тогда мне было бы еще грустнее.

– Считаешь, тебя недолюбили?

Она склонила голову, посмотрела на меня и кивнула.

– Где-то между «не достаточно» и «совсем не любили». Мне всегда не хватало. Хоть бы раз насытиться родительской любовью: «Спасибо, хватит, больше некуда». Один раз. Хотя бы один раз. Но ничего подобного от них так и не дождалась. Они считали, что нельзя баловать, бурчали, что и так сплошные расходы. Постоянно. И вот что я тогда решила: «Сама, своими силами найду человека, который будет круглый год любить меня на все сто процентов». Сколько мне тогда было? Лет одиннадцать-двенадцать.

– Здорово, – восхищенно сказал я. – И как результаты?

– Не так все просто, – ответила Мидори и некоторое время смотрела на клубы дыма. – Видимо, так долго ждала, что со временем слишком задрала планку. Сложность в том, что теперь я мечтаю об идеале.

– Об идеальной любви?

– Чего? Даже я до такого не додумалась. Мне нужен просто эгоизм. Идеальный эгоизм. Например, сейчас я скажу тебе, что хочу съесть пирожное с клубникой. Ты все бросаешь и мчишься его покупать. Запыхавшийся, приносишь мне пирожное, а я говорю, что мне уже расхотелось, и выбрасываю его в окно. Вот что мне сейчас нужно.

– Да это, похоже, к любви не имеет никакого отношения, – растерянно сказал я.

– Имеет. Только ты об этом не догадываешься, – ответила Мидори. – Бывает время, когда для девчонок это очень важно.

– Выбросить пирожное в окно?

– Да. Хочу, чтобы мой парень сказал так: «Понял. Мидори, я все понял. Должен был сам догадаться, что ты расхочешь пирожное с клубникой. Я круглый идиот и жалкий дурак. Поэтому я сбегаю и найду тебе что-нибудь другое. Что ты хочешь? Шоколадный мусс? Или чизкейк?»

– И что будет?

– Я полюблю такого человека.

– Бессмыслица какая-то.

– Но для меня это – любовь. Никто, правда, не может этого понять. – Мидори слегка кивнула сама себе, прижавшись к моему плечу. – Для некоторых любовь начинается с пустяка, даже с какой-нибудь банальности. Но не будет ее – не возникнет любви.

– Впервые вижу девчонку с такими мыслями.