Норвежский лес

Рэйко хорошенько размяла пальцы и заиграла «Norwegian Wood». Она вкладывала в мелодию всю душу, но порыву чувств при этом не поддавалась. Я тоже достал из кармана сто иен и опустил в копилку.

– Спасибо, – улыбнулась Рэйко.

– Иногда слушаю и мне становится невыносимо грустно. Не знаю, почему, но мне кажется, что я заблудилась в дремучем лесу, – сказала Наоко. – Я одна, темно и холодно, никто не придет и не спасет. Поэтому она не играет эту песню, пока я не попрошу.

– Как в «Касабланке», – тихонько рассмеялась Рэйко.

Затем Рэйко сыграла несколько композиций боссановы.

Я все это время рассматривал Наоко. Она, как и писала в своем письме, выглядела бодрой, загорелой и подтянутой. Все-таки тут спортивные занятия, работа на свежем воздухе… Неизменными оставались лишь глубокие и прозрачные, как озеро, глаза и стыдливо трепетные губы. В целом, красота ее становилась зрелой. Некая изощренность, сравнимая разве что с завораживающим тонким лезвием, таившаяся в тени ее прежней красоты, отступила, и теперь вокруг Наоко витала особенная, как бы успокаивающая тишина. И красота ее пленяла мое сердце. Я поразился, насколько может измениться женщина за какие-то полгода. Наоко привлекала меня, как и прежде, а может быть, даже сильнее, но при этом оставалось только жалеть о том, чего она лишилась. Если вдуматься. Своенравная красота девушки, постепенно обретающей самостоятельность, к ней уже не вернется.

Наоко хотела узнать о моей жизни, и я рассказал ей о забастовке, о Нагасаве. Я раньше никогда не рассказывал о нем. Правильно описать его человеческую натуру, уникальную систему мышления и предубежденную нравственность оказалось очень даже непросто. Но она поняла, что я имел в виду. И только о наших с ним сексуальных похождениях я предпочел умолчать. Лишь объяснил, какой уникальный человек – мой близкий товарищ в общежитии. Тем временем Рэйко, обняв гитару, опять заиграла фугу. И по-прежнему отхлебывала вино и затягивалась сигаретой.

– Странный он, видимо, человек, – сказала Наоко.

– Действительно странный, – согласился я.

– А он тебе нравится?

– Не знаю, но вряд ли. О нем нельзя сказать, нравится он или нет. Да и сам он к этому равнодушен. В этом смысле – очень честный, откровенный и стоический человек.

– Странно, что ты считаешь его стоиком после такого количества женщин, – рассмеялась Наоко. – Сколько, говоришь, их у него было?

– Думаю, восемьдесят, а то и больше, – ответил я. – Но у него их чем больше, тем меньше смысла в каждой его выходке. И это как раз то, что ему нужно.

– Это и есть стоицизм? – спросила Наоко.

– Для него – да.

Наоко некоторое время размышляла.

– Думаю, он еще хуже меня на голову.

– Согласен, – ответил я. – Но только он подгоняет все свои искривления под систему, а затем аргументирует. Голова-то умная. Попробуй привезти его сюда – выйдет уже через два дня. Это он знает, то знает. Оп – и во всем разобрался. Вот человек. В народе таких уважают.

– Выходит, это у меня не все в порядке с головой, – сказала Наоко. – Я здесь еще не разобралась. Так же, как и в себе самой.

– Все с твоей головой в порядке. Нормальная голова. Я сам себя порой понять не могу. Уж на что обычный.

Наоко уселась с ногами на диван и уткнулась в колени подбородком.

– Знаешь, мне хочется больше узнать о тебе, – сказала Наоко.

– Говорю же, обычный. Из простой семьи. Воспитывался как и все. Лицом – так себе. Успехи в учебе – посредственные. В голове – обычные мысли.

– А разве не твой любимый Скотт Фицджеральд писал: «Нельзя доверять человеку, считающему себя обычным»? Помнится, я брала у тебя эту книгу почитать, – поддразнила меня Наоко.

– Точно, – признал я. – Но я не умышленно так сказал. Просто на самом деле я считаю себя обычным человеком. Вот, ты, например, можешь найти во мне что-нибудь необычное?

– Естественно, – удивилась Наоко. – Разве ты не понимаешь? Если бы не так, думаешь, я легла бы с тобой в постель? Или ты думал, что я пьяная, и мне уже все равно, что и с кем?

– Нет, конечно, я так не считаю.

Наоко молчала, разглядывая свои носки. Я тоже не знал, что сказать, и пил вино.

– Сколько у тебя было женщин? – как бы очнувшись, тихо спросила Наоко.

– Восемь или девять, – признался я.

Рэйко прекратила играть и неожиданно положила гитару на колени.

– Тебе, поди, еще и двадцати нет? Как же ты живешь?

Наоко молчала и пристально смотрела на меня ясным взглядом. Я рассказал Рэйко, как переспал, а затем расстался с первой своей девчонкой. И что при этом почему-то так и не смог ее полюбить. А затем рассказал и о том, как идя на поводу у Нагасавы, спал с незнакомыми девчонками.

– Я не оправдываюсь, но было тяжело, – сказал я Наоко. – Почти каждую неделю встречаться и разговаривать с тобой, сознавая, что в твоем сердце – лишь Кидзуки. От одной этой мысли становилось тягостно. Может, поэтому я спал с чужими.

Наоко несколько раз кивнула, затем подняла голову и посмотрела мне в лицо.

– Помнишь, ты спросил тогда, почему я не спала с Кидзуки? Ответить?

– Пожалуй, будет лучше.

– Я тоже так думаю. Мертвый навсегда останется мертвецом. А нам нужно жить дальше.