Норвежский лес

В мире много юных талантов, играющих Баха гораздо… гораздо лучше. Раз в двадцать лучше ее. Но в таком исполнении, как правило, нет содержания. Одна пустота. А девочка играла неумело, но было в ее игре немного того, что привлекает внимание людей, по крайней мере, привлекло меня. Тогда я подумала: кажется, есть смысл с нею позаниматься. Конечно, переучить ее до уровня профессионала – дело немыслимое. Но сделать счастливую пианистку, способную играть себе в радость, как я сама в то время, да и сейчас тоже, – можно. Однако все это оказалось пустой надеждой. Она была не из тех, кто делает что-то тихонько для себя. Этот ребенок просчитывал все до мелочей и использовал любые способы, чтобы восхищать других. Она прекрасно знала: все придут в восторг, обязательно будут хвалить. Она даже знала, как сыграть, чтобы привлечь мое внимание. Все четко просчитывалось. И много раз изо всех сил репетировалось только то, что будет сыграно мне. Я даже вижу, как она это делала.

Но и сейчас, уже зная обо всем, должна признаться: то было прекрасное исполнение. Сыграй она мне еще раз, я опять была бы тронута до глубины души. Даже помня обо всем ее коварстве, лжи и недостатках. Вот ведь в мире как бывает.

Рэйко сухо откашлялась и замолчала.

– Выходит, она стала ученицей? – спросил я.

– Да. Раз в неделю. По субботам в первую половину дня – они в этот день не учились. Ни разу не пропустила, всегда приходила вовремя – идеальная ученица. Занималась усердно. А после занятий мы ели пирожные и разговаривали… – Рэйко, будто о чем-то вспомнив, посмотрела на часы. – Не пора ли нам вернуться? Я беспокоюсь за Наоко. Ты ведь не забыл еще о ней?

– Не забыл, – рассмеялся я. – Просто увлекся рассказом.

– Если хочешь узнать, что было дальше, расскажу завтра вечером. Длинная история – за раз все не перескажешь.

– Прямо как сказки Шехерезады.

– Точно. Ты так и в Токио не сможешь вернуться, – тоже засмеялась Рэйко.

Мы опять прошли через рощу и вернулись в комнату. Свеча потухла, в гостиной темно. Дверь в спальню открыта, над тумбочкой зажжен бра, и еле заметные лучи падают на ковер. И в этом мраке на диване неподвижно сидела Наоко. Она переоделась в халат, укутала шею в воротник и сидела, подвернув под себя ноги. Рэйко подошла к ней и положила руку ей на голову.

– Лучше?

– Да, все хорошо. Прости, – тихо сказала Наоко. Затем повернулась ко мне и так же извинилась. – Удивился?

– Немного, – улыбнулся я.

– Иди сюда, – сказала она.

Я сел рядом, и Наоко, будто собиралась выдать тайну, нежно прижалась губами к краю моего уха.

– Прости, – тихо повторила она и отстранилась. – Порой я сама не понимаю, что и как происходит.

– Со мной тоже часто бывает такое.

Наоко посмотрела на меня и улыбнулась.

– Знаешь, я хочу побольше узнать о тебе, – сказал я. – Как ты здесь живешь, чем занимаешься, какие тут люди.

Наоко довольно четко и размеренно описала свой день. Подъем в шесть утра, здесь же завтрак. Прибравшись в птичнике, как правило, работает в поле. Выращивает овощи. Час до или после обеда – собеседование с врачом или дискуссия по группам. После обеда – занятия по свободному расписанию. Здесь можно выбирать самостоятельно: какой-нибудь курс лекций, работы по хозяйству или спортивные занятия. Наоко ходила на французский язык, вязание, пианино, древнюю историю.

– Пианино преподавала нам Рэйко. Еще она учит игре на гитаре. Мы то становимся учениками, то превращаемся в учителей. Французскому учит человек, который прекрасно владеет этим языком. Историю ведет бывший преподаватель по обществоведению. Мастер-рукодельница – курсы вязания. Получается своеобразная школа. Одно жаль – я сама никого ничему научить не могу.

– Я тоже.

– В общем, здесь заниматься даже интереснее, чем в институте. Я хорошо учусь, и мне это в радость.

– А что вы делаете вечерами после ужина?

– Я разговариваю с Рэйко, читаю книги, слушаю пластинки, хожу к соседями, и мы играем в разные игры, – перечислила Наоко.

– А я играю на гитаре и пишу автобиографию, – подхватила Рэйко.

– Вот как?

– Шутка, – засмеялась Рэйко. – Около десяти мы ложимся спать. Здоровый образ жизни, не находишь? И спится без задних ног.

Я посмотрел на часы – около девяти.

– Выходит, вас скоро потянет в сон?

– Сегодня не страшно… если ляжем позднее, – сказала Наоко. – Давно не виделись, хочется обо всем поговорить. Расскажи что-нибудь?

– Пока я вас здесь ждал, неожиданно вспомнил много разных старых событий, – сказал я. – Помнишь, как мы с Кидзуки ездили тебя проведать? В больнице у моря. Кажется, летом предпоследнего класса.

– Когда мне оперировали грудь? – весело улыбнулась Наоко. – Помню хорошо. Вы тогда приезжали на мотоцикле и привезли растаявший шоколад. Помаялась я тогда, чтобы его от коробки отодрать. Кажется, это было так давно…

– Да. Помнится, ты тогда сочиняла длинные стихи.

– В таком возрасте все девчонки сочиняют, – фыркнула Наоко. – И чего тебе это в голову пришло?

– Не знаю. Просто мелькнуло и все. Случайно вспомнил запах бриза, нэриум[32]… Кстати, Кидзуки тебя тогда часто навещал?