Новая Дикая Охота

– Вот ты понимаешь. Одно удовольствие дело с тобой иметь.

Когда кот доел колбасу, тёплый взял его в руки, поднял, осторожно прижал к груди. Это было приятно, но очень уж непривычно. Прежде никто себе такой фамильярности не позволял. Очень сложная ситуация: для порядка надо бы возмутиться, но при этом хочется замурлыкать от удовольствия и пригреться на этой груди навсегда.

– Не серчай, – сказал ему друг. – Я тебя не просто так сдуру хватаю, а потому что хочу прогуляться в твоей компании. Выбирай, как тебе удобней: на руках или за пазухой? Или, например, на плече?

На плече оказалось здорово – всё равно что сидеть на дереве, которое не стоит, а идёт. И при этом аккуратно тебя придерживает, чего от настоящих деревьев, как их ни задабривай, не дождёшься. Упадёшь ты или удержишься, им всё равно.

Шли долго, пришли к реке. Коту это не особо понравилось, он не любил, когда слишком много воды. Никогда раньше к реке не ходил, и отлично без неё обходился. И с удовольствием обошёлся бы впредь. Но убегать он не стал, только перебрался с плеча за пазуху, чтобы гарантированно не плюхнуться в воду. И даже на неё не смотреть.

Сидеть за пазухой оказалось так спокойно, словно в мире вовсе не было рек. Рядом с людьми так спокойно никогда не бывает, даже с самыми добрыми. Хорошо всё-таки, когда твой друг лучше-чем-человек!

Тот улыбнулся, прочитав его мысли:

– Да, это я молодец.

Кот, конечно, не увидел улыбку, но всем телом её почувствовал, особенно животом. Улыбки у этого тёплого были почти такие же вкусные, как колбаса.

– Не представляешь, сколько раз я здесь человеком рождался, – признался тот. – Но теперь всё, с меня хватит. Заколебался, не передать. А совсем без присмотра бросать эту реальность жалко. Зачахнет она без меня. Больше никто из наших с ней связываться не хочет; мне это понятно, как мало кому.

Кот удивился: а зачем человеком рождаться, если можно лучше-чем-человеком? Ты что, раньше был дураком?

Друг рассмеялся, страшно довольный тем, что кот так хорошо его понимает:

– Дураком – не то слово! И до сих пор им остался. Умным здесь делать особо нечего. Не зря в самых лучших человеческих сказках главный герой – дурак. Но человеком я всё-таки был не по глупости, а потому, что следовал правилам. У нас, понимаешь, так принято: если хочешь исправить реальность, сперва по-честному там родись. Иначе вообще не считается. Не работа, халтура, не о чем говорить. Но, честно говоря, от халтуры здесь толку гораздо больше, чем от обычных человеческих дел. У людей слишком мало возможностей, и жизнь до смешного короткая, вроде только ходить научился, а уже пора помирать; в общем, на наши правила я решил забить. В таком состоянии я тут за пару часов больше сделаю, чем за целую настоящую здешнюю жизнь. Ну и, знаешь, после всего, что здесь со мной было, просто приятно знать, что никто из местных даже теоретически не способен меня убить.

Что никто не может убить это отлично, – подумал кот. – Ещё чего не хватало – тебя убивать.

* * *

Ася не знала, зачем каждый день ходит к реке. Никогда не любила реки, не понимала их смысла – куда-то зачем-то текут, как из крана вода. Она родилась у моря, выросла там и прожила половину жизни, даже больше, если точно считать. Когда уезжала, заранее знала, что сто раз пожалеет – о море, не о чём-то другом. Но ей тогда казалось, это достойная жертва. Когда жертвуешь самым своим драгоценным, это и есть любовь.

Когда жертвуешь, это и есть любовь, – думала Ася последние двадцать лет. Когда согласилась уехать из приморского города; когда бросила живопись, потому что надо зарабатывать деньги; когда начала красить волосы в иссиня-чёрный цвет, потому что Он (в ту пору даже мысленно – «Он», с большой буквы) больше любил брюнеток; когда ложилась под хирургический нож, чтобы улучшить грудь; когда стирала руками его рубашки, которые были слишком хороши для грубой стиральной машины; когда среди ночи шла за вином; когда под тяжестью его взгляда безропотно уходила из дома, оставляя его наедине с очередной симпатичной подружкой; когда покорно резала на лоскуты свои старые, все, что остались, картины под вопли: «Ненавижу слюнявое бабье дерьмо!» А потом стало нечем жертвовать. Не осталось у неё ничего.

И его тоже не стало, так что всё честно. Погиб так же бессмысленно дико, как жил: сел пьяным за руль, просто так, ей назло, чтобы умоляла и плакала; обычно спектакля минут на двадцать хватало, но в тот вечер не помогло, он только сильней разозлился, вышвырнул её из машины, уехал, и всё. Асе казалось, он не просто умер, а к смерти, как к новой бабе ушёл.