Новая история московских улиц

У Королькова коченели руки, но он продолжал писать: «Теперь я понимаю, что семь смертных грехов — гордость, сребролюбие, блуд гнев, чревоугодие, зависть, уныние — если они сольются воедино, способны одолеть три главных добродетели — веру, надежду, любовь. Да если ещё сотворишь себе кумира… Иоанн Богослов с своем „Откровении“ упоминал о двух последних Ассийских Церквах — филадельфийской и лаодикийской. Они как бы заключают во времени христианскую историю человечества. Но если перевести в греческого, то „филадельфия“ означает „братолюбие“, а „лаодикия“: — „народоправчество“, то есть, говоря современным языком, демократию. Мы наблюдаем сейчас её лицо по всему миру, особенно, в Ираке. Да и в России тоже. Она, „лаодикийская эпоха“, самая страшная, эсхатологическая, в „Откровении“ об этой церкви нет ни одного одобрительного слова, поскольку „ни холодна, ни горяча“ и „извергнута из уст“ Господа… Трудно писать, колотится сердце, холодеют пальцы. Но продолжу. Филадельфийским же временем можно назвать годины нынешних испытаний и искушений, а филадельфийцами — держателей единственного богатства, того, что имеет непреходящее значение: заповеди Христа, Истину. Кто же ты сам сегодня, ответь: филадельфиец или лаодикиец? С кем ты, по какому пути идёшь и куда? Где твой выбор? Хочешь рассеяться по всей земле, исчезнуть, или собраться вновь, преображённый Фаворским светом? Не могу больше, холодно…»

Корольков отодвинул блокнот, достал из шкафа свой старый мундир и начал переодеваться, тщательно и неторопливо.

Квартиру вскрыли в день выборов — слесарь, участковый, начальник ДЭЗа и член местной избирательной комиссии. Если бы не этот «праздник», то Корольков, может, пролежал бы ещё полгода. Тело, облачённое в форму полковника Советской Армии, было словно мумифицировано. Руки сложены на груди.

— Сколько он уже не выходил из дома? — спросил участковый милиционер.

— Да с того дня, как Трубная площадь провалилась, — отозвался слесарь. — А так часто на скамейке сидел. С головой у него было не всё в порядке.

— А лет-то ему, поди, уж под девяносто, — заметил начальник ДЭЗа.

— Судя по орденам — да, — сказал участковый, нагнувшись к усопшему. — «За взятие Будапешта», «За Берлин»… Ветеран. И чего ему не жилось-то? Сейчас только самое главное и начинается: порадовался бы, как всё вокруг славно. Такая жизнь прёт!

— А как же мне теперь быть с его голосом? — нетерпеливо спросил член местной избирательной комиссии.

— Ну, это вы сами разберётесь, — бросил начальник ДЭЗа. — Не мне вас учить. За кого надо, за того и проголосует.

Слесарь взял в руки блокнот, лежащий на столе.

— Каракули какие-то, — произнёс он, листая. — Ничего не разобрать.

— А и не надо, — ответили ему.

Любовь сильнее арматуры

В улице Первомайской ничего особо мистического нет. Она сравнительно молода и ещё не успела обрасти историей, хотя когда-то, в семнадцатом веке, тут находился «Измайловский городок» — летняя резиденция царя Алексея Михайловича. А в тридцатых годах прошлого века на месте Первомайской были ещё только поля да кое-где разбросанные избы. Сейчас к улице примыкают шестнадцать Парковых, но в нумерологии этой также нет какого-то тайного смысла. Однако вот какая почти мистическая история произошла здесь уже в наши дни.

Мешков вернулся домой из командировки и обнаружил на кухонном столе записку. Там было следующее: «Где ты ходишь? Я тебя ждала-ждала. Позвони немедленно. Галя». Мешков как прочитал, так прямо на месте, не отходя от газовой плиты, едва и не сошёл с ума. Дело в том, что его жена Галя умерла три года назад. Он сам же её и похоронил на Пятницком кладбище. И никакого мобильника, как делают «новые русские», в гроб не клал. Куда звонить-то? И вообще, что это за Хичкок такой? Ему стало действительно страшно, он быстро пробежался по квартире, отдергивая шторы и заглядывая в шкафы. Даже в холодильник сунулся. Гали, разумеется, нигде не было, следов её тоже.

Ещё раз перечитав записку, Мешков просто-таки рухнул за стол. В голове его закрутились самые невероятные предположения. Одно другого нелепее и ужаснее. Вообще-то, он был человеком спокойным, рассудительным, трезвомыслящим, к тому же, алкоголь употреблял редко, с белой горячкой не дружил. С психикой также всегда всё было в порядке. Он работал прорабом, а на стройке идиотов не держат, кругом ведь арматура, кирпичи — это очень опасные предметы для шизофреников. Если не себе, так кому-то другому могут поранить голову. Но как быть с запиской?