Новая история стран Европы и Америки XVI–XIX века. Часть 1

Человечество вступало в новое столетие в роли триумфатора, увлекаемое иллюзией «окончательной» победы над природой, ощущением собственной необыкновенной мощи, уверенностью в своих силах, чувством превосходства над предыдущими поколениями. Но эта эйфория скрывала все более очевидную ограниченность одномерных идеалов прогресса, несоразмерность растущих технических возможностей человека и его психологических, нравственных потенций. В массовом сознании рубежа XIX–XX вв. окончательно восторжествовал пафос «фаустовского гения» – торжества человека над мощью природы и стихией случая. Воспетый на страницах романов Жюля Верна и Джэка Лондона, Редьярда Киплинга и Генри Хаггарда идеал раскрепощенной, независимой личности, обладающей правом на свободный поступок, приобретал все более явственные черты «портрета эпохи». Но именно этот порыв окончательно разрушал великую мечту Нового времени – мечту о совершенстве человеческой природы, гуманности Разума, духовном и социальном величии «Homo sapiens».

Стремительное нарастание противоречий в экономической, правовой, политической, культурной сферах имело единые истоки – невозможность формирования целостной и стабильной общественной модели на принципах утилитарного рационализма и индивидуализма. Представление о том, что социальное творчество свободной личности и естественный, нерегламентированный ход общественного развития могут наилучшим образом решить любые проблемы человечества, вера в самодостаточность индивида, в безусловную ценность материального и политико-правового прогресса, тотальную эффективность принципа «laisser faire» сыграли свою позитивную историческую роль в «эпоху революций». Однако, вытесняя иные основы общественной этики и поведенческой мотивации человека, эти принципы провоцировали распад самого социального пространства западного общества.

Модернизация не только освободила человека от религиозных и сословно-корпоративных «оков». Она нанесла мощный удар по всей традиционной системе институтов и отношений, обеспечивавших духовную и социальную преемственность человеческой жизни. Идея прогресса оказалась ловушкой. Слепая вера в будущее превращала реальность в «промежуточное», условное состояние, а прошлое – в темный временной провал, лишенный какого-либо самостоятельного значения. Отказавшись от себя вчерашнего, человек лишался пространства для осмысления всей жизни в целом, смысла своего существования. Вся система общественных оценок, мировоззренческих стимулов, моральных устоев оказывалась под сомнением. Перестав видеть в себе творение Бога, человек безапелляционно объявил творцом окружающего мира самого себя. Но эта попытка привела не столько к утверждению «подлинно человеческого» в индивиде, сколько к утрате того «надчеловеческого», что пестовало духовный мир личности на протяжении многих столетий.

Индивидуалистическая социальная философия, прагматизм и деловитость, возведенные в ранг общечеловеческих ценностей, деформировали сам психологический строй личности. Ключевыми ориентирами жизнедеятельности становились независимость, эффективность, благосостояние. Новая система требовала от человека знаний, а не рассуждений, умелых действий, а не понимания смысла происходящего, передачи и восприятия информации, а не общения. Деловитость становилась непременным атрибутом успешности. В итоге, разрушив традиционное общество, новая цивилизация не столько обособила индивидуума, сколько поместила его в систему обезличенных, но чрезвычайно жестких связей. Ее основу составила индустриальная машина, превращающая человека в своего рода механизм с определенными производственными и потребительскими функциями. Внешне спонтанная, хаотичная рыночная стихия складывалась в монолитный, нависающий над человеком «молох», регламентирующий стандарты поведения, стиль межличностного общения, образ мышления. Общество, провозгласившее приоритетной ценностью интересы личности, пришло в своем развитии к отрицанию ее самобытности, к формализации личности. «Человек достиг возможности физического полета при полнейшей духовной привязанности к земле» (А.М. Ладыженский).