Новая Россия в постели

Но сейчас я должна отвлечься от моей сексуальной биографии и рассказать про наркотики. Потому что иначе вы не поймете, каким образом я в вашей операционной в кому брякнулась.

Это было после второго курса, мне было 19 лет. Сессия была, как всегда, в июне, но я экзаменов не сдавала, мне, как я вам уже сказала, все зачеты автоматом ставили. После 15 мая я могла вообще не появляться в институте, мне все сокурсники завидовали. А в это время у моих родителей были безумно сложные отношения, я им явно мешала и понимала, что мне нужно изолироваться, исчезнуть. К тому же у меня начались проблемы с Ларисой, которая меня к Сергею приревновала, она за мной по Подгорску с ножом бегала. Я от нее у брата пряталась, а потом уехала к бабушке в Питер. Сначала с мамой — она меня туда отвезла и прожила там две недели, А я за эти две недели успела влюбиться в одного мальчика, он был очень красивенький мулатик — смесь папы-француза и мамы-эфиопки. Он говорил по-французски, по-английски и, наверно, по-эфиопски, а в Питере, в ЛГУ, он учил русский. Я с ним на Невском познакомилась, он мне сделал предложение, и я пригласила его домой, к бабушке. Он пришел красивый, в костюме, с цветами. У мамы стало плохо с сердцем. «Мало с нас папы-алкоголика, так еще негров не хватает в нашей семье!» Я понимала, почему она так сказала. Они с бабушкой собирались выдать меня замуж за одного богатого поляка Криштофера, мама считала, что я с ним буду счастлива. А тут какой-то эфиоп! Скандал был грандиозный. Она сказала: «Только через мой труп!» И осталась в Питере еще на неделю. Я была очень разочарована в своей маме.

А мы жили на окраине, в многоквартирном доме с большим двором и детской площадкой. У меня были голубые джинсы. И я, проплакав весь вечер — меня же не пустили на Невский, мама сказала: «Гулять только во дворе, если я выгляну в окно и тебя не будет во дворе, ты собираешь чемодан и уезжаешь», — я сижу в песочнице и реву, как последняя идиотка. Лицо красное, два больших хвостика, один бантик зеленый, другой красный, голубые джинсы и сильно обтягивающая кофточка-футболка. И тут ко мне подходит мальчик, на вид ему лет тридцать, высокий, красивый, но ужасно худощав. Он говорит: «Ты что? В песочек играешься?» Да, говорю, играюсь! И он так иронично: «А сколько тебе лет-то?»

Девятнадцать, говорю, в августе будет. Да, говорит, рановато ты в песочек играешь. И сел рядом. Ну, думаю, пристал. А у меня всегда так: когда мне плохо, в моей жизни мужчины появляются. Но он был худой, а я не люблю ни худых, ни толстых. Но думаю: ладно, все равно никого нет, пускай хоть худой посидит. Стали разговаривать. А он оказался очень умный. С такими большими сливовыми глазами, с синяками под ними и вечно поеживался, как будто ему холодно. Я сижу в песочнице и думаю: что же ему так холодно? На улице июнь, на мне только футболка обтягивает мою юную грудь, и мне тепло. А он, бедолага, даже в пиджаке мерзнет. И так мы с ним познакомились, его звали Андреем. Через несколько дней я поняла, что любовь к эфиопу была необдуманным шагом, к тому же мне его эфиопская компания не нравилась, там была одна жирная африканка, толстомордая, с огромной задницей, плечами тяжеловеса и с какими-то дико торчащими волосами. Если бы мама меня пустила с ними гулять, мне пришлось бы с этой уродкой дружить. Поэтому я успокоилась, сказала маме, что эфиоп забыт, и моя мама вздохнула облегченно, позвонила Криштоферу. И вот Криштофер приезжает к нам в гости, ему лет тридцать, он учит меня польскому языку, и мама, успокоившись, уезжает. Но я вижу, что у меня с этим Криштофером ничего не получается, и продолжаю общаться с Андреем. И в день маминого отъезда он приглашает меня к себе домой.

Я поехала к нему просто от скуки. У него оказалась огромная питерская четырехкомнатная квартира. В двух комнатах, была пыль годичная, потому что он в эти комнаты даже не заходил. А в других двух комнатах он жил. Родители у него дипломаты в ООН, живут в Нью-Йорке, а ему какие-то деньги присылают. Хотя он и сам зарабатывал, он занимался наркотиками. И он так изящно одевался — модная рубашка, жилетка, пиджак — что это увеличивало его фигуру, и он был очень стильный, даже хорош собой. Глаза с поволокой, большие и в синеве… Он мне тогда казался безупречным. И безумно ласковым. А голос — я люблю голоса, я могу отдаться за красивый голос. А если хозяин красивого голоса еще обладает хорошим запахом, мне уже не важно, какое у него тело. А у Андрея голос был потрясающий. Он был низкий, хотя и не такой гортанный и глубокий, как у Луи Армстронга, но приближающийся к нему К тому же руки аристократа и такие красивые пальцы — тонкие и длинные, как у лордов. Я до сих пор помню его руки, я таких красивых рук с тех пор не видела.

И вот мы пошли к нему отмечать отъезд моей мамы. Я зашла в квартиру, а там большой коридор и собака — шикарный мастифф неаполитанский. Черная гладкая кожа, огромная голова, большие глаза. Я просто вжалась в стенку.