Новаторы

Бобылев говорил уже о съеме в 12 и даже 14 тонн с квадратного метра пода печи. А затем сталевар с завода имени Коминтерна в Днепропетровске Алексей Сороковой привел цифры — сколько минут и часов удается им сэкономить на каждой плавке.

И Бобылев, и Дегтярев, и Сороковой объясняли свои первые успехи лишь тем, что они навели на рабочих местах элементарный порядок, стали считать и беречь минуты — и ничего более. И на других заводах крепко задумались о том, как повысить выплавку. Сталь нужна была стране до зарезу. И вот первые вести: 8, 9, 10, 12 тонн с квадратного метра пода мартеновской печи.

Вопрос о том, как добиться увеличения выплавки стали на действовавших печах, был в центре внимания состоявшегося в июне 1936 года совета при наркоме тяжелой промышленности — этом хозяйственном парламенте страны.

«Мы сегодня даем, — говорил народный комиссар тяжелой промышленности СССР, — 42, 43, 45 тысяч тонн стали в сутки. Нам этого мало. Надо давать в сутки в календарное время 60 тысяч тонн стали в натуре.

Могут ли это дать наши металлурги? Могут!»

Товарищ Орджоникидзе привел убедительные цифры.

«Мы имеем, — говорил он, — около 10 тысяч квадратных метров площади пода мартеновских печей… Надо для получения 60 тысяч тонн в сутки снимать с квадратного метра площади пода мартеновских печей только 5,5. А мы сегодня имеем больше 33 мартеновских печей, дающих от 5,5 до 8 1/4 тонны съема с квадратного метра площади пода мартеновской печи, а нам надо для выполнения суточной выплавки 60 тысяч тонн только 5,5 тонны.

То, что достигнуто на 33 печах, надо распространить на все печи».

Обратите внимание — в обоих случаях ударение на слове «только».

Пять с половиной тонн с квадратного метра пода! Кажется, не так уж и много, если давали уже и по девять и по десять тонн. Однако средний съем на всех мартеновских печах Союза тогда был меньше четырех. Подъем предстоял нелегкий. Все говорило, однако, за то, что нашей индустрии он посилен.

Кто же первый поднимется в наступление?

В дореволюционное время все металлургические заводы юга страны принадлежали иностранному капиталу. Места для постройки завода выбирали там, где залегают уголь или железная руда — два главных компонента, необходимых для производства металла. Несколько заводов расположились у моря — не так далеко от руды и угля и благоприятные возможности для вывоза металла за границу.

Вблизи города Мариуполя (ныне город Жданов) обосновались два завода: один «Русский провиданс» (бельгийский капитал), другой — Никополь-Мариупольский (капитал американский). В короткий срок на просторных приазовских степях стали дымить заводы. Оборудование привезли не новое, а бывшее в употреблении.

Заводы эти, как и все другие капиталистические предприятия, росли и развивались за счет зверской эксплуатации рабочих.

В годы гражданской войны они были порядком разрушены. Советская власть их восстановила и объединила в одно предприятие, ему дали имя Ильича.

Металлургический завод имени Ильича не вошел в список подлежащих реконструкции или модернизации. Производство на нем оставалось почти таким же, каким оно было в дореволюционное время.

Здесь и встретились два молодых человека: сталевар Макар Мазай и инженер Яков Шнееров. Впрочем, в момент их встречи в 1932 году Мазай был лишь третьим подручным сталевара.

Это были люди разного положения, разного уровня образования, но случилось так, что именно они сказали если не первое, то, несомненно, очень важное и очень своевременное слово в осуществлении задачи — резко поднять выплавку стали.

Больше того, они стали открывателями новых путей в сталеварении.

…Макару Мазаю было двадцать лет, когда он впервые попал на металлургический завод, но он уже успел много пережить, много перенести.

Отец и дед Макара переехали на Кубань в начале 900-х годов. Малоземелье и голод погнали их с родной Полтавщины в этот край. О Кубани говорили, как о стране чудесных богатств. Вот и потащились они туда со своим скудным скарбом. Однако их надежды зажить сытой жизнью не оправдались. Мазай поселились в станице Ольгинской, вблизи Азовского моря. Там было много полтавских. Это была кулацкая станица. Не сладко было бедным, бездомным людям смотреть на чужую сытую жизнь. Мазай жили на хуторе в семи километрах от станицы, батрачили у попа. Так хутор и назывался — Поповским. Зимой Никита Мазай уходил на заработки на железную дорогу. Ездил он в Баку. И где он только не перебывал в поисках куска хлеба!

Когда Макару было четыре года, отца взяли на войну, вернулся он зимой 1918 года в крещенье, или, как говорили, «в холодную кутью». Его уже и не ждали. Мать решила, что он убит, — ведь долгие месяцы от него не было никаких вестей. Первая радость встречи прошла, и снова надо было думать о куске хлеба. Никита Мазай ходил сумрачный. Были у него в то время стычки с дедом.

— Так, стало быть, ты в большевики вышел?! Антихристом стал, — корил его дед.

В начале весны дед сказал, что надо бы сходить к попу, договориться о работе, тогда у них крупная ссора и вышла.