Новелла современной Румынии

Я постоял еще некоторое время, прислонившись к стене, а потом решил прилечь и стал собирать себе солому для подстилки. Я не был озабочен: досадно было только, что я не успел повидать родных. Обычно, как только я прибывал в Будапешт, первым делом заходил домой, но вчера сразу же по прибытии меня одолели тысячи дел, даже поужинать некогда было: все время стоял у штурвала и до того устал, что не хотелось сходить на берег. Утром же начались маневры, работы по причаливанию, вот и опять никуда не пришлось сходить. К тому же опять не удалось поесть. Черт его знает, почему я себе ничего не приготовил на завтрак? Впрочем, я рассчитывал по окончании работы сходить в город и пообедать в ресторане. Уйти бы мне лишь на четверть часа раньше, никакой агент речной полиции не нашел бы меня на барже. Черт бы побрал все эти «если бы»!..

К вечеру я почувствовал голод.

Конечно, если бы я не знал, что мои товарищи по подвалу не ели уже больше двух дней, я не очень бы задумывался над этим. Но тут ощущение голода завладело мной.

На следующий день к вечеру дверь подвала раскрылась, и нас погнали в какой-то двор, окруженный высоким каменным забором.

— Это военная тюрьма, — шепнул мне сосед, после того как мы выстроились по ранжиру.

Тот же лейтенант со светлыми усиками предупредил нас:

— Любая попытка к бегству карается смертью.

— Дайте нам поесть! — крикнул кто-то из строя.

— Получите, когда прибудете на место.

— А куда вы нас отправляете?

— Там увидите… изменники!

III

Нас посадили в закрытые грузовики, а на товарно-сортировочной станции разместили по тридцать человек в каждом товарном вагоне. Если не считать духоты и ощущения голода, то в вагоне мы почувствовали себя лучше, чем в подвале. По крайней мере здесь не было темно, и мы знали, что по прибытии на место нас ожидает миска с едой.

Вагон, в который я попал, был старый, с полусгнившей деревянной обшивкой. По рассыпанным повсюду обрезкам досок и опилкам можно было догадаться, что до нас вагон был использован для перевозки пиломатериалов. Не дожидаясь, пока к этой мысли придут мои спутники, я сгреб порядочную кучу опилок, из которых намеревался устроить себе ложе на ночь.

Монотонно, навевая скуку, стучали колеса вагона. Кто-то затянул песню о некоем Георгицэ, насмерть влюбившемся в смуглую Мариору с полными, красными, как спелая вишня, губами.

Моим соседом в вагоне оказался низенький старичок с бритой головой, который сидел полузакрыв глаза, покачиваясь в такт колес и сжав удивительно тонкие руки. Я долго наблюдал за ним, пытаясь угадать род его занятий. Старик тоже поглядывал на меня, но всякий раз, встретившись со мной глазами, отворачивался. Наконец, не выдержав моего пристального взгляда, он наклонился ко мне.

— Вы откуда будете родом?

У него был характерный еврейский акцент. Я был уверен, что не ошибаюсь, когда спросил его в свою очередь:

— Вы еврей?

Сосед испуганно сжался в комок и предостерегающе приставил палец к губам:

— Ш-ш-ш, не услышал бы вас кто-нибудь. Молчите, прошу вас!..

Не прошло и получаса, как я узнал о нем все. Это был раввин откуда-то из Сигета, очень довольный, что его арестовали как румына, а не как еврея. Он настоятельно просил меня не выдавать его. Я обещал ему это.

В течение всего следующего дня в вагоне только и говорили, что о еде. Кто-то начал объяснять, как приготовляются голубцы в районе Тимиш-Торонтала, другой разглагольствовал, уверяя, что во всей Трансильвании не сыскать такой поварихи, как его жена.

Один венгр — сапожник из окрестностей Клужа, не успевший из-за бюрократических формальностей оформить венгерское гражданство, разразился многоэтажной руганью и принялся ломать дощатый пол вагона. К нему присоединились еще двое горячих голов, тоже венгры, и часа через два им удалось оторвать доску как раз над задней осью вагона. Мы с нетерпением ждали ночи. Раввин высказал опасение, что бегство людей из вагона будет иметь последствия для тех, которые, не осмеливаясь бежать, останутся в вагоне. Люди разделились на два лагеря: одни были за бегство, другие — против.

Часа в два ночи наш поезд остановился из-за бомбежки где-то в открытом поле. Сапожник подскочил к пролому:

— Кто со мной?!

Только трое присоединились к нему и вместе с ним спустились под вагон.

— Вы тоже бежите? — спросил меня взволнованно раввин.

— Да.

— Можно и мне с вами?

— Как хотите.

Бомбежка продолжалась почти три четверти часа… Мы распластались под вагоном между рельсами, ожидая, пока тронется эшелон. Мы опасались лишь одного: чтобы часовой, вероятно стоявший на подножке последнего вагона, не заметил нас и не забил тревогу. Раввин дрожал от страха, как тростинка. Я подполз к нему и посоветовал вернуться в вагон.

— Вы еврей. Если вас поймают, вам наверняка не поздоровится. И даже если вам удастся уйти, что вы будете делать? Для вас теперь в сто раз лучше находиться на положении румынского военнопленного, чем быть на свободе.

После некоторого раздумья раввин согласился со мной. Он пожал мне руку и вскарабкался обратно в вагон. Я был убежден, что дал ему хороший совет.

— Господин, а господин…