Новелла современной Румынии

Управляющий Опря Кэцуй Стрымбул тоже подходит к представителям власти и начинает так жаловаться, что кажется — у него сейчас все нутро лопнет:

— Какая жалость, что боярин Герасий прихворнул! Будь он хоть мало-мальски здоров, он бы закутался, сел бы в пролетку, приехал да смотрел бы с насыпи! Такой красоты, такой воды и раз в сто лет не увидишь в этих краях…

— В самом деле, очень жаль, — поддакивает писарь.

Они смеются во все горло.

— Ну и шутник ты, Стрымбул, чудак ты, черт тебя побери!..

— Кто ж меня заберет, батюшка? Кто посмеет меня тронуть? Ведь я боярину служу, батюшка, боярину…

— Найдется, сынок, найдется…

— Ну кто же, батюшка, кто? Я ж его мигом проглочу, вместе со штанами…

— Твое счастье, сынок, твое счастье…

— Что верно то верно, батюшка, так и я считаю… Это правильно…

День хмурый, свинцовый. Дует холодный, резкий ветер. Небо покрыто рваными облаками. В просветах время от времени выглядывает большой желтый глаз солнца. Раньше солнце улыбалось. Теперь оно хмурится. Никто и не смотрит на солнце. У воды люди с шестами, с баграми вытаскивают на берег заборы, крыши, балки, кто что может. Вода приносит двух утопленников. Они в одних рубахах, распухшие, иссиня-черные.

— Давай багор, Илья, давай вытащим их.

— Зачем вытаскивать? Что с ними делать?

— Оставим их, пускай себе плывут по течению.

Их уносит вода, кружит, несет куда хочет. Уносит все дальше.

— Мертвые с мертвыми, живые с живыми…

С затопленного хутора слышатся крики:

— На помощь!

— Помогите!

— Ратуйте!

Вопли пронизывают воздух, дрожат, замирают.

Люди замолкают на время, как бы ожидая ответа. Им никто не отвечает. Опять крики:

— На помощь!

— Ратуйте!

— Ратуйте!

Собираются встревоженные крестьяне — и те, что были у воды, и те, что стояли у линии железной дороги.

— Видать, вода смыла еще несколько крыш вместе с людьми.

— Пожалуй, все утонут…

— Стоит крыше наклониться, и ты покатишься…

— А уж коли в воду упал, тут тебе и крышка…

— А мы что делаем, Тицэ Уе? Оставляем людей погибать?..

— Мы уже сговорились, нынче ночью построим один или два плота из досок.

— Болтаешь! Легко сказать — сделаем плот. А где взять доски?

— Со склада у вокзала.

— Склад-то ведь боярина Герасия.

— Мы и прикоснуться к складу не смеем!

— Пойдем к старосте, к писарю! Разве можно сидеть сложа руки?

— Вон они на железной дороге.

Крестьяне бегут на насыпь. Падают.. Спотыкаются. Скользят. Опять поднимаются.

— Господин староста…

— Чего тебе?

— На хуторе кричат!..

— Еще бы. А ты что думал? Песни услышишь? Село затоплено. Люди кричат, стонут, вопят. К ним радость пришла…

— Ведь люди тонут, староста!

— Ну и что из того? Мне, что ли, прикажете плыть к ним да спасать их? Я уже разучился плавать. Забыл, как это делается…

Писарь и жандарм смотрят на Тицэ Уе так, словно хотят надавать ему пощечин. Молчат. Молчит и поп. Теребит бородку и молчит.

— Мы этого и не просим, староста. Мы хотим только плот сколотить. Пойдем их спасать.

— Ну и ступайте… Кто вам мешает?

— Поговори с управляющим Стрымбулом. Пускай он нам позволит взять со склада немного досок, балок да шапку гвоздей. Когда мы осмотрим хутор, улица за улицей, да перевезем людей на берег, мы разберем плот и вернем доски.

— Разве я могу распоряжаться боярским добром? Я староста у себя в селе и хозяин своего добра. До боярского имущества не касаюсь. Так что, братцы, я не вмешиваюсь и не впутывайте меня в это дело.

Писарь, желтый, озлобленный, процедил сквозь зубы:

— Вздумали плот соорудить? Куда вы спешите? Что это вам вдруг приспичило… Посмотрите на них! А мы, власти, что, по-вашему, здесь делаем? Уж мы-то позаботились. Мы просили прислать нам из Турну спасательные лодки. Они прибудут сюда с часовым поездом.

— Но сейчас еще утро. А что будут делать до тех пор те, что на хуторе?

— До тех пор? Да ничего не будут делать. Если уж люди не потонули ночью, в кромешной тьме, почему же они должны потонуть теперь, когда светло?

Доктор Ганчу, толстенький, с пухлыми, румяными как яблоко щеками, кровь с молоком, стоит, растопырив ноги, рядом с попом Томицэ Булбуком и потирает жирные белые руки с короткими пальцами. Его круглые выпуклые глаза блестят улыбкой. Как будто и он хочет что-то сказать. То ли выругать старосту и писаря, то ли бросить попу Булбуку или жандарму несколько слов, от которых им жарко станет. А может, начнет бранить крестьян… Впрочем, он считает, что ни для тех, ни для других не стоит рот открывать. Лучше уж промолчать.

Но Опря Кэцуй Стрымбул не такой человек. Он сразу насупился, услыхав, что речь идет о досках с боярского дровяного склада, и застыл, словно окаменел. Писарь Джикэ Стэнеску, по-прежнему шафранно-желтый, покусывает редкие усики. В горле у него пересохло. Вместе с попом он сходил бы в корчму промочить глотку стопкой водки.

Тицэ Уе снимает шапку и с силой ударяет ею оземь.

— Братцы, чего ж мы тут стоим да клянчим? Люди погибают, а они, власти, шутить изволят… Пошли. Разыщем доски в деревне. Разберем кровати, у кого они есть, да сколотим плоты.

— Верно, Тицэ Уе, верно!..

— Стыдно, староста!

— Бубулете! Подлый ты человек… Был подлец, подлецом и остался…