Новеллы и повести. Том 1

Какая-то букашка свалилась с ветки в воду и, увлекаемая потоком, отчаянно задергала лапками. Он равнодушно глядел на нее и не спешил прийти на помощь…

Он добрался до едва заметных истоков ручья — болотистого водоема с гнилой, стоячей водой. Выше земля была сухая. «Безводна и суха земля», — испуганно проговорил он про себя и, повернувшись, пошел напрямик через лес к дороге. Лицо у него теперь было усталое и печальное. Осенний лес все так же светил ему.

Он вышел на луг, по которому разбрелось белорунное стадо овец. Молодой пастух, опершись на посох, подбирал на свирели простенькую, наивную любовную песенку. Какая-то овца приглушенно блеяла, как бы сопровождая его игру. Другие весело боролись, взбрыкивали, и колокольцы, словно срываясь взапуски, наполняли прозрачный осенний простор игривым перезвоном, мелодичными светлыми отголосками.

Назаров пошел по дороге вниз, затем снова поднялся на холм. Отсюда было хорошо видно лежащее за рекой село. Солнце переместилось на запад и ярко освещало белые, будто сахарные, домики. И домики и тополя над запрудой отражались в спокойных синих осенних водах. Во дворах и на улицах видны были люди, отчетливо слышались их голоса. «Поди, по-ди-и сюда!» — звал кто-то. Внутреннее сопротивление, которое только что испытывал Назаров, размышляя о вере, о религии, о священническом сане, начало ослабевать. «Вот твое стадо, — подумал он, взглянув на белые домики, утопающие в зелени садов. — Оно ждет тебя!» Постояв еще немного, он стал по крутой тропинке спускаться к реке и тут вдруг заметил, что белые стены домов порозовели, а река, до сих пор синяя, тоже окрасилась в красный цвет. За голым холмом садилось солнце. Назарову казалось, что он видит все это впервые, — такое необыкновенное впечатление произвел на него закат: желтое, сухое, пустынное небо, желтое, сухое и яростно раскаленное солнце. И неизвестно почему, у него мелькнула мысль, что вот такой же закат — с тем же голым холмом, с тем же небом, с тем же солнцем — был и сто и тысячу лет назад; на мгновение ему даже показалось, что он присутствует при закате тысячелетней давности, и его охватил страх перед этим «ветхозаветным», как он назвал его про себя, заходом солнца… Он быстро спустился к реке, осторожно перебрался по дамбе на другой берег — ему не хотелось идти к мосту — и напрямик, узкими улочками вернулся домой.

IV

Скорый поезд — черный, грохочущий, с потным паровозом — мчался с воем по долине, предупредительно гудел перед пустыми полустанками и скрежещущими железными мостами, оставлял за собой клубы дыма, которые еще долго носились над полями и скалами. В вагонах было полно народу, все места были заняты, пассажиры стояли в проходах рядом со своим багажом. Люди ехали кто куда: в суд, на базар, к родным, по делам, приятным и неприятным.

На краю скамейки в одном из купе сидела старушка с морщинистым, бескровным лицом и держала на коленях мешок. Внезапно она поднялась и обратилась к мужчине, стоявшему у окна спиной к другим пассажирам:

— Батюшка, иди, сядь! Грешно — священник стоит, а мы…

Священник вздрогнул и тотчас обернулся: лицо его вспыхнуло, в глазах ясно выразилось смешанное чувство удивления и неприязни. Он был совсем молод — лет двадцати с небольшим; черная короткая бородка странно выглядела на его юношеском лице; ряса была новая, блестящая, со следами сгибов, камилавка тоже совсем новенькая. Это был Назаров. Он что-то смущенно пробурчал и, отвернувшись, снова приблизил пылающее лицо к холодному оконному стеклу. Внутри у него все закипело — его впервые назвали батюшкой. За окном мелькали усыпанные белым цветом сливы, по склонам на солнцепеке уже зеленела молодая травка, двое влюбленных, взявшись за руки, шли по светлому весеннему полю, а над ними торжественно кружил аист, словно выписывая над их головами голубой ореол. Поезд со свистом проносился мимо деревьев, и Назарову казалось, будто они цветущими ветвями хлещут его по лицу. Паровозный дым относило к окнам, он затягивал их сажей, заволакивал долину. Старушка продолжала стоять. Пассажиры, отпуская грубые шуточки, с облегчением раздвинулись.

— Ну как не уступить? Она ведь это неспроста — скоро небось понадобится! — небрежно произнес молодой крестьянин с длинным носом и хитрыми голубыми глазами.

— Хочет обеспечить себе местечко наверху, у господа бога! — подхватил другой пассажир, рассеянно глядя в окно.

Старушка, поджав синие губы, молчала. Когда поезд просвистел и замедлил ход, она взяла мешок и тронула Назарова за плечо.

— До свидания, батюшка! — жалобно произнесла она и неожиданно, схватив руку Назарова, наклонилась и прижалась к ней губами.

— Да ей пора выходить… вот она и уступила место! — снова подхватил длинноносый. — Так-то всякий может!

Смех пронесся вслед пробиравшейся к выходу старушке. Назаров незаметно несколько раз вытер руку о рясу, но брезгливое чувство не проходило.

Поезд оставил позади еще несколько станций — на следующей Назарову нужно было выходить. Его станция была маленькая, поезд делал здесь остановку, потому что к нему прицепляли еще один паровоз.