Иона понемногу стала увлекаться работой, думать о каких-то посторонних вещах… Стоило ей вспомнить о сыне, и она пугалась: неужто она начинает его забывать? Она пыталась искусственно поддерживать в себе скорбь; страдала от самого ее угасания, оттого, что постепенно забывает свое дитя. Между ней, мужем и свекровью теперь иногда возникали споры — идти или не идти в гости или на какую-нибудь вечеринку.
Все это напоминало Назарову одну пташку, которая, пробудясь ранним утром у него под окном, пропоет несколько веселых трелей — свежих, как утро, светлых, как утро, радостных, как утро, пропоет их, как гимн, как молитву возрождающемуся дню, и умолкнет. Может быть, эта пташка просто не выспалась и, пропев свои трели, погружалась в дремоту?
Бабушка Вылкана снова стала выходить за ворота: посидеть на скамеечке, погреться на солнышке, поболтать с соседками. В четверги — день, когда утонул Стефан, — она рассказывала женщинам особым протяжным голосом, нараспев:
— Приготовила я ему поесть; поел он, внучек мой милый, и прилег отдохнуть на мою кровать за печку — сладко так засопел. А как отправился в село, за воротами обернулся ко мне и к отцу, поклонился в пояс, улыбнулся так ласково-ласково и говорит: «До свиданья, отец, до свиданья, бабуся»… словно знал горемычный, что уже не вернется живым!
— В это время, — и она взглядывала на солнце, — он еще живой был… Когда душенька его светлая отлетала, когда принял он свою муку, Николай грядку вскапывал в саду, а я пряла…
Уходил — смеясь, принесли — колодой!..
Иван Новачков снова пришел к Назарову.
— Свояк, — жены обоих были из одного села, — хватит тосковать! Дадим тебе хорошую работу. Сам выбирай… Самую лучшую!
— Лучшее место всегда должно быть свободно, — усмехнулся философски Назаров. — Оно принадлежит будущему…
— Может, пойдешь ко мне в канцелярию или в сельпо, в сельсовет? Куда хочешь! Хорошую службу тебе дадим, легкую! То, что ты сделал, большой плюс для тебя!.. Давай только решим — где! Одного переведем, другого… так или иначе, устроим тебя.
— Я буду работать, — помедлил с ответом Назаров, — но службы мне не надо. Буду как все. В какую-нибудь бригаду меня включите: виноградарей, огородников или по пчеловодству. Ты ведь знаешь, свояк, я в этом деле разбираюсь.
— Значит, хочешь работать под солнышком, не хочешь в канцелярию?
— Не хочу, чтобы люди подумали, будто я рясу снял ради хорошего места, ради собственной выгоды… Они должны понять настоящую причину, которая меня на то толкнула.
— Все знают, свояк!.. Да… тебя ведь еще из семинарии исключали — я-то помню!
— Исключали, — задумчиво протянул Назаров, — я еще тогда епископу Антонию сказал: «Недоволен я, — говорю ему наивно, по-мальчишески, — жизнью недоволен. Есть бедные и есть богатые, одни страдают, а другие счастливы. Нет справедливости. В церкви одно говорится, а за стенами ее другое делается!» И должен признаться, что епископ Антоний тяжело вздохнул…
— Ну и странный же ты, свояк!.. А помнишь, как ты меня критиковал? Когда нашу власть устанавливали и когда я молодежи велел возле церкви кричать: «Долой бога!..» Помнишь, что ты мне тогда сказал? Здорово меня раскритиковал! — засмеялся шутливо Новачков.
— Да, помню, — тоже засмеялся Назаров. — Я сказал: «Если есть бог, то хоть всем селом соберитесь и кричите, все равно толку не будет, а если нет, то кому же вы кричите?»
Старые приятели снова рассмеялись.
— Ну и чудной же ты, свояк!
— Мы не то чтобы действительно до конца верили во все эти вещи, — заговорил словно сам с собой Назаров, — в бога, ангелов, в тот свет, рай… а просто нам хотелось, чтобы так было, ради красоты. А когда являлся нам среди наших верований разум, мы спешили захлопнуть перед ним дверь.
— Теперь с этим покончено! Теперь этим чучелом, богом, только ворон пугать можно, а не людей!.. «Тени суетные и мечты пустые», а? Кто это сказал? Вазов, что ли?
Сравнение с чучелом показалось Назарову грубым, он поморщился и ничего не ответил.
— Разве не стыдно, свояк, — внезапно весь вспыхнул Новачков, — что от нас, от людей, все зависит — подчеркиваю: от нас! — а мы все еще не можем сделать жизнь лучше и красивее! Да и счастливее!.. А ведь от нас зависит! Ни от кого другого! Теперь с большой буквы пишется Человек, а не бог! Это неоспоримая аксиома!.. Вот, свояк, — добавил Новачков, с восторгом глядя в глаза Назарову, — возьмем и снова запоем с тобой в два голоса, как в юности! Помнишь, а?
— Да, снова запоем в два голоса… опять ты — первым, а я — вторым, — лукаво и добродушно улыбаясь, добавил Назаров.