Новеллы и повести. Том 2

Справа, поверх кустарника, задевая ветки, кралась белая чалма. «Исмаил-ага!» — мгновенно вспомнила старуха устинского владетеля и все, что произошло в этот страшный день, и прокляла свою седую голову — как могла она позабыть? Но над этой чалмой не было фески, а над ухом, на белой материи, темнело алое пятно, очень похожее на кровь, и какой-то другой человек шел следом за первым и сказал ему по-болгарски:

— Не было бы турок на дороге.

— Перейти все равно надо, — ответил раненый. — К ночи мы должны быть в Филибе, в консульстве.

Они прошли, и после стольких дней засухи крупные слезы потекли по щекам старухи. «Родимые, — подумала она, — родимые! Где сейчас ваши матери? И куда вы еще спешите?»

Она постояла, пока они, выбрав минуту полного безлюдья, быстро пересекли белую дорогу, никем, кроме нее, не замеченные. Всего три-четыре шага по дорожной пыли до ближайших кустов, но эти шаги показались ей очень знакомыми, словно она где-то их видела, совсем недавно, особенно шаги раненого, он ступал до боли знакомо — легко, немного косолапя, — но листва тут же поглотила и людей, и их шаги, и походку раненого, и мысль о том, что, быть может, она его знает.

Старуха вытерла лицо, потом вдруг решила, что ей тоже нужно спешить, и огляделась, прикидывая, каким путем короче до Филибе.

Глава восьмая

1

Оказавшись за воротами Хадживранева дома, Исмаил-ага увидел телегу — она заворачивала за угол в глубине улицы. Между тем прошло немало времени, и Исмаил-ага рассчитывал, что она давно выехала из села и катит сейчас по дороге в Горки, так что ему не придется долго ждать, когда он, перегнав ее, верхом доберется до вырубки. Исмаил-ага пустил жеребца рысью, чтобы спросить у возчика, где он застрял, но неподалеку от перекрестка ему наперерез выскочили из какого-то двора трое горцев. Расставив руки, они трусливо пятились перед жеребцом, но не сходили с дороги и наконец заставили его остановиться.

Это произошло так неожиданно, что Исмаил-ага не успел их отогнать. Оторопев от неожиданности, он мотался в седле из стороны в сторону, пока жеребец не успокоился, и только тогда удивленно спросил:

— Что вам надо? Что случилось?

Все трое указали глазами на двор: оттуда, с высоты своего коня, дружески кивал ему Мемед-ага.

— Прости, Исмаил-ага, — сказал он, — интересы империи требуют. Подъезжай, не бойся!

— Здесь нет никого, кого бы я мог бояться, — вспыхнув гневом, ответил Исмаил-ага. — Что тебе надо? Говори!

— Мы должны тебя обыскать.

— Зачем?

— Мы будем обыскивать каждого, кто выйдет из того дома… Павле Хадживранев жив… Мы только что обыскали возчика…

— Это твое ремесло… обыскивать пеших и конных… на большой дороге… — произнес, задыхаясь, Исмаил-ага, — но остановить мою телегу… Ты дал маху, Мемед-ага… и пожалеешь…

— Всем нам свойственно ошибаться, на то мы и люди, но я никогда не стану жалеть, что усердно служу аллаху и падишаху!

— Чего надо тебе… — Исмаил-ага не сказал «паршивому шакалу» или «жалкому ублюдку», он замолчал, вытер лоб и начал снова: — Чего надо тебе… усердному слуге аллаха и падишаха? Чего тебе надо от человека, который носит имя Алтын-спахилы Сулейман-оглу?

— Я уже сказал — обыскать тебя.

— Зачем?

— И это сказал я, Исмаил-ага.

— Может, повторишь?

— Ради друзей я на все готов, — ответил, мрачно улыбаясь, Мемед-ага, снова сверля взглядом землю. — Если Павле Хадживранев и вправду ожил, ему потребуются деньги — для бегства и подкупов. Ни гроша не должно уплыть из того дома… А мы видели, как ты держал кошель…

— Мемед-ага!

— Мы это видели!

— До сих пор никто не говорил так со мной… Ты сам замолчишь, или?..

— Я кончил. А ты сам сойдешь с коня, или?..

— Иди, сними меня, Мемед-ага…

— Стащите его, — сказал Мемед-ага своим людям, не поднимая глаз, — помогите ему, он мой приятель…

Трое пеших бросились к Исмаилу-аге, и тогда посеребренный пистолет с торчащей из пояса рукоятью, на которой покоилась рука Исмаила-аги, изверг гром и пламя на голову одного из них. Тот повалился на месте, а другие замерли, открыв рты и выпучив глаза, ожидая своей очереди.

А конь Мемед-аги уже взметнулся над оградой, превратившись в черную дугу над черными, колючими, переплетенными ветками изгороди, с припавшим к ней черным туловищем и двумя синими, улыбающимися от ярости глазами, вспыхнувшими над развевающейся гривой. Через секунду дуга должна была сбить Исмаила-агу, но он встретил ее еще в воздухе. Дважды грянул посеребренный пистолет, дважды перевернулся его барабан — перевернулся в воздухе и Мемед-ага, а конь без седока легко опустился по эту сторону ограды, но споткнулся на первом же шаге, упал и больше не смог подняться. И не было видно, где его хозяин. Исмаил-ага повернул жеребца к самому плетню, ему хотелось посмотреть, как корчится Мемед-ага, и выстрелить еще раз. Слишком быстро все произошло, он не успел насладиться.