Новеллы и повести. Том 2

Человечество знает множество памятников, чудесных и величественных, но молчаливых памятников. Наш памятник Освобождения увенчан колоколами, это поющий памятник. Солнце решает задержаться еще немного на золоте его куполов, туристы спешат запечатлеть на пленке последние вспышки солнечного блеска на этом символе, который София возвела и бережно хранит в самом своем сердце.

Мальчик в окне гладит свою Шиншиллу по спинке и смотрит на женщин во дворе. «Спокойной ночи!» — говорят женщины мальчику. Они снимают белье, тень моего дома удлиняется, чтобы слиться с тенями других домов. Двор меркнет, становится вдруг просторным и пустым, и веревки тоже болтаются пустые. А белье разнесут по квартирам, и вместе с ним в комнаты войдет чистый запах мыла и солнца.

Тихо переговариваясь, женщины одна за другой исчезают в подъездах со своими огромными белыми ворохами. Мальчик смотрит из окна, как небо постепенно сереет, как, клонясь влево, пролетает турбовинтовой самолет из Москвы, как мигают его бортовые огоньки. Мир за окном притих; постепенно его заполнит и темнота. Для мальчика этот длинный воскресный день был весь исполнен света, и он верил, что наступит и такой день, когда он спустится во двор, погрузится в его сияние, будет участвовать в войне и будет толкать машину дяди Ивана Флорова…

А Шиншилла будет сидеть на подоконнике, жевать капустные листья и смотреть на него своими испуганными глазами.

— Пора закрывать окно, — сказала мать, которая вернулась со двора с бельем. — На улице уже прохладно.

Мальчик еще раз увидел свое отражение в оконном стекле. Зубик за день так и не вырос.

*

Зинка вышла со своими роликовыми коньками на улицу. Там по асфальту гремели и скрежетали и другие ролики — гимназисты нашей улицы всегда выходят в это время. Пока Зинка пристегивала свои ролики, один мальчик споткнулся, хотел повернуть, но потерял равновесие и упал на тротуар.

Он поднялся, держась за колено.

— Ушибся? — спросила Зинка.

— Немножко, — сказал мальчик. — Хорошо, что брюки не порвал. Нет, не порвались. Они совсем новые, хорошо, что не порвались.

Брюки были совсем новые, от них едва уловимо пахло портняжной мастерской.

— Габардиновые, — сказал мальчик.

— Вам хорошо, — сказала Зинка. — Вы в брюках. А мы как упадем, так обдираем себе коленки.

— Если ты боишься, я тебя повезу, — сказал мальчик. — Хочешь вместе?

Он взял ее за руку и, поддерживая, медленно повез по асфальту. Зинка мечтательно улыбалась да и робела немножко, потому что ей все время казалось, будто вот-вот что-то случится. И это что-то было не на небе, не в горах — они исчезли в темноте, — а где-то здесь, на самой улице, настороженно притаившейся во тьме. Они с мальчиком катились вдвоем, и чем больше они увеличивали скорость, тем крепче Зинка сжимала руку мальчика в габардиновых брюках, и тем ближе, казалось ей, та минута, когда свершится чудо и даст ей неведомый аромат своей тайны.

Тогда и у Зинки будет своя тайна, как у всех Иванов моего дома, и у нее будет своя кладовая сокровищ, которая будет открываться, как только она скажет: «Сезам, откройся!» Так, как у всех в моем доме, как у всех в моем городе, как у всей моей Болгарии. Потому что ни человек, ни город, ни страна не могут жить без своих тайн и без своих милых сокровищ, которые, поверьте мне, я не отдал бы за все чудеса и небывальщину сказок «Тысячи и одной ночи».

Мой дом, даже когда он засыпает, до крыши полон великих чудес: в нем разыгрываются сражения Троянской войны, младенцы чмокают и растут не по дням, а по часам в своих пеленках, открываются сейфы Болгарского народного банка; чинно, как рыцари, стоят дрессированные прописные буквы; лев Серенгети, поднявшись на монетах на задние лапы, смотрит в темноту и видит утро; проходит огромный автопоезд кита Голиафа; муха кружит по комнате, за ней тянется надпись: «Покупайте в ЦУМе», а Три мушкетера хватают оружие Троянской войны и стоят на посту, охраняя от мухи младенца; раздается грохот сверхзвуковых самолетов, мыльные пузыри лопаются так, словно это трещат ракеты первомайского салюта; Шиншилле снится, что ее сжирает кошка, а кошке снится, что она сжирает Шиншиллу. И облачка летают по дому, перекатываются по дому волшебные облачка, а сам дом надевает роликовые коньки и легонько скользит на роликах, потом он звонит по телефону Ивана Барабанова другим домам на улице, те тоже надевают ролики и начинают скользить по асфальту. А гараж Ивана Флорова трогается с места, выезжает на четырех резиновых колесах на улицу и останавливается там, засмотревшись на это чудо из чудес.

Перевод Н. Глен.

Богомил Райнов

ДОРОГИ В НИКУДА

Он бесшумно летел по дороге. Бесшумно и быстро, в сером свете вневременья. С обеих сторон проносились неясные, смутные тени — наверное, лес. А дорога, по которой он летел, врезалась в тени все глубже и глубже — зыбкая и серая, в сером свете вневременья.