Виссарион Григорьевич Белинский

Новые досуги Федора Слепушкина

НОВЫЕ ДОСУГИ ФЕДОРА СЛЕПУШКИНА. Санкт-Петербург. В тип. императорской Российской академии. 1840. В 8-ю д. л. 107 стр.

Поэзия есть дар природы; чтоб быть поэтом, надо родиться поэтом, но научиться или выучиться быть поэтом – невозможно. Это старая истина, которая давно уже всем известна; но, кажется, еще не всем известно, что писать рифмованною и размеренною по правилам стихосложения прозою и быть поэтом – совсем не одно и то же. Странное дело! Ведь и это истина старая, которую очень бойко выскажут вам даже те самые люди, которые на деле грешат против нее. Но вот здесь-то и видно различие между отвлеченною мыслию и истинным знанием: первая есть, как сказал Шекспиров Гамлет, «слова, слова, слова»;[1] а второе – мысль, осуществляющаяся в деле. Многие говорят о поэзии, словно по книге, – так и видно, что твердо заучили наизусть не одну пиитику; а спросите, каких поэтов и какие именно сочинения они любят или не любят, – и вы увидите, что такое «слова, слова, слова»! Так, например, у нас были люди, которые громко-прегромко рассуждали об искусстве по «высшим взглядам»; судя по их смелости и по звучности их фраз, вы могли подумать, что они и в самом деле знают искусство, как свои пять пальцев. К довершению очарования, вы узнаёте, что они и сами поэты, то есть пишут повести, романы, драмы; читаете их – и видите, что все их высшие взгляды на искусство – «слова, слова, слова», потому что только грубое неразумение, а вследствие его и грубое неуважение к искусству и жалкая посредственность могли породить таких чудищ…[2]

Что поэзия есть не плод науки, а счастливый дар природы, – этому лучшим доказательством Кольцов, и по сю пору прасол, и по сю пору не знающий русской орфографии. Что делать? русской, как и всякой орфографии, можно выучиться и не выучиться, смотря по обстоятельствам и условиям внешней жизни человека, так же, как и быть или не быть прасолом; но нельзя не иметь глубокого духа, непосредственно обнимающего все, что от духа, пламенного сердца, на все родственно отзывающегося, и роскошной фантазии, превращающей в живые поэтические образы всякую живую поэтическую мысль, – нельзя их не иметь, если природа дала их вам, точно так же, как нельзя их приобресть ни трудом, ни учением, ни деньгами, если природа отказала вам в них. И посмотрите, какою глубокою художественною жизнию веет от девственных, простодушных вдохновений поэта-прасола! Задумывается ли он над явлениями природы, и тщетно ища в себе ответа на внутренние вопросы, восклицает:

О гори, лампада,Ярче пред распятьем!Тяжелы мне думы —Сладостна молитва![3]

Или, в пламенной молитве, у неба просит разрешения замогильной тайны бытия:

Спаситель, спаситель!Чиста моя вера,

Как пламень молитвы;Но, боже, и вереМогила темна!..Что слух мой заменит?Потухшие очи?Глубокое чувство

Остывшего сердца?Что будет жизнь духаБез этого сердца?..[4]

Или, когда уединенная могила среди безбрежной степи вызывает его поэтические мечты, – везде какая полнота чувства, какое ощутительное присутствие мысли, какие поэтические образы, какая энергия и мощь и, вместе, простота в выражении, и со всем тем, какая народность – этот отпечаток ума глубокого и сильного, но не развитого образованием и заключенного в магическом круге своей непосредственности и девственной простоте! И какие вопросы тревожат этот заключенный в самом себе дух!.. Боже мой! да много ли на свете профессоров и докторов истории, прав, которые бы хоть подозревали и возможность подобных вопросов!.. А когда он передает вам поэзию простого быта, жизнь ваших меньших братиий, с их страстями и мечтами, горем и радостью, как глубоко он истинен в каждом чувстве, в каждой картине, в каждой черте! Какая простота, сжатость, молниеносная сила в его изображениях! Какое русское разгулье, какая могучая удаль, как все широко и необъятно! Какие чисто русские образы, какая чисто русская речь! Вот крестьянин, который, от измены своей суженой —

Пошел к людям за помочью —Люди с смехом отвернулися;На могилу к отцу, к матери —

Не встают они на голос мой![5]

Души сильные сильно и страдают: а можно ли вернее этого выразить страдание сильной и притом заключенной в своей естественности души:

Пала грусть-тоска глубокаяНа кручинную головушку,Мучит душу мука страшная,Вон из тела душа просится!