Новые идеи в философии. Сборник номер 14

В сущности, высшее благо достигается человеком при помощи последовательного соблюдения системы таких приемов поведения. Как это ни парадоксально, но понятие названной системы образует подлинное содержание «общественного целого» в противоположность индивидам вместе с их целями. Нет никаких целей целого, которые в конечном итоге не были бы целями индивидов; и кто хочет общего блага, хотение того направлено на нечто постижимое только в том случае, когда предметом его является благо совокупности индивидов. Однако такой субъект не может непосредственно проявить свои заботы о благе всех остальных ни в какой-нибудь маленькой общине ни, тем более, в большом государстве, ибо он не знает других и представляет их себе, самое большее, в качестве единиц числа, обозначающего количество населения. Единственный путь, каким можно принести пользу обществу, это общие принципы, которые мы сами соблюдаем и о господстве которых заботимся, принципы, с помощью которых мы рассчитываем всего полнее осуществить общее благо. Кто борется за общие принципы и основывающиеся на них учреждения, за равенство перед законом или парламентское правление, за свободу торговли или право на труд, тот может, конечно, считать, что он борется только за идеи и принципы ради их логической необходимости. Однако ценность этих идей и принципов в конечном итоге заключается в том, что они содержат благо, понятное и ощутимое также и отдельными индивидами, и содействуют его осуществлению. Общественные учреждения оправдывают свое существование, в конце концов, только тем, что они помогают индивидам вести достойную человека жизнь; они обнаруживают свое несовершенство, если не обеспечивают большему или меньшему кругу людей какого-нибудь участия в общем благе. Принципы и учреждения, осуществляющие эти принципы, лишь потому кажутся возвышающимися над индивидами, что последние постоянно сменяются; кроме того, их действие на отдельного человека незаметно и обнаруживается только на массе.

Отсюда вытекает оправдание требования совершать добро не ради отдельного результата, а из долга, рассматриваемого в качестве всеобщего закона. Ценность отдельного поступка заключается не только в его частном результате, но также в его подчиненности общему закону, ибо закон обусловливает получение всегда одинаковых результатов. И если позволительно олицетворять общество людей или, более того, – все человечество, то ко всякому поступку, совершенному с сознанием исполнения общего повеления долга, можно с полным правом применить слова: то, что вы сделали одному из этих Моих меньших братьев, вы Мне сделали.

Но если, таким образом, значение незыблемых основных принципов нисколько не колеблется мнением, принимающим в расчет только следствия отдельных поступков, то все же мы не в праве расширять его и утверждать, что неподчинение этим принципам вовсе невозможно, так как оно уничтожало бы самые принципы. В статье «О мнимом праве лгать из человеколюбия» («Über ein vermeintes Recht aus Menschenliebe zu lügen») Кант выступает против всякого нарушения долга правдивости потому, что, по его мнению, делая такое нарушение, мы содействуем тому, что нашим словам вообще перестанут доверять, и, вследствие этого, будут упразднены и потеряют свою силу все права, основанные на договорах. Конечно, с чисто логической точки зрения совершенно правильно, что всякое положение, выставляемое нами в качестве всеобщего, рушится от одного-единственного исключения. Однако нельзя, не обинуясь, распространять эту логическую точку зрения и на практические законы, которые черпают свое значение не из факта постоянного их соблюдения, а из цели, которой они служат. Да и с чисто логической точки зрения ограничение всеобще формулированного закона, вытекающее из его собственного принципа, не уничтожало бы его, а лишь требовало более точного определения условий его применения. Кто из долга обещал хранить тайну и кто одним отклонением ответа выдал бы уже незванному и злонамеренному вопрошателю то, что последний не в праве знать, – тот, говоря, что он ничего не знает, вовсе не колеблет правового порядка, подобно лжесвидетелю, не отравляет доверия и не «убивает плода в утробе матери», а просто исполняет свой долг и сдерживает единственно возможным способом данное обещание. Он делает некоторое нарушение заповеди правдивости только для того, чтобы в другом, более важном, отношении спасти ее. Он обманывает незаконное любопытство одного, чтобы не обмануть законного доверия другого. Нравственный порядок, основывающийся на ненарушимости обещаний и слов, гораздо более пострадал бы от выдачи тайн, чем от единичной лжи. Наш лжец находится в положении самообороны, в одном из тех случаев, когда без его преступления «задача не может быть разрешена». И здесь разумное поведение может быть определено в частном случае не абстрактным ригористическим правилом, а только конкретным обсуждением тех путей, которые всего более содействуют достижению всеобщей нравственной цели.