Новые идеи в философии. Сборник номер 14

«Девятнадцатый век инстинктивно ищет теорий, оправдывающих его фаталистическую подчиненность фактам», – теорий, согласно которым нет надобности «действовать», а только «реагировать». Если эти слова и не могут быть отнесены ко всему девятнадцатому веку, в особенности к его началу, к первой его трети, то они, без сомнения, до известной степени правильны относительно его конца, и прежде всего будет весьма основательно их отнести к настоящему моменту, к началу двадцатого столетия.

Указывают на все это «простонародный инстинкт» «утилитариста-невежды», его «фантазии» о «закономерности природы» и «всей естественной закономерности». Но все это есть не что иное, как «наивно-гуманистическое улаживание и извращение смысла» (истинной природы), «до пресыщения считающееся с демократическими инстинктами современной души»; сама эта душа есть отвратительное «рвотное». «Везде и всегда равенство перед законом, и в природе дело обстоит в этом отношении не иначе, чем у нас» – так гласит старый, но, тем не менее, и в настоящее время еще мощный догматизм. «Замаскированная задняя мысль – так возражает против этого более глубокий скепсис – в которой снова оказывается скрытой… вражда черни против всего привилегированного и самодержавного». – «Да здравствует закон природы», восклицает «чернь» и, как «плохой филолог», смешивает «текст» с «интерпретацией». – Может явиться некто, руководствующийся противоположными намерениями и обладающий искусством интерпретации, и он мог бы из той же природы и на основании тех же явлений вывести нечто, как раз обратное – беспощадную тиранию и требование власти. Такой истолкователь так изобразил бы перед вами полную безусловность во всякой «воле к власти», что чуть ли не всякое слово и даже слово «тирания» стало бы непригодным, или представляло бы собой слабую и мягкую метафору, как нечто слишком человеческое. И тем не менее, и этот истолкователь, в конце концов, утверждал бы об этом мире то же самое, что вы, а именно, что все, что происходит в нем, происходит «с необходимостью» и, может быть, заранее «предвидено», но не потому, что в нем властвуют законы, а потому, что законы в нем абсолютно отсутствуют, и каждая сила, каждый момент делают свой последний вывод».

«Может явиться некто», и этот «истолкователь» пришел. Он сам был этим «истолкователем», который сказал свое: то был Фридрих Ницше26

. Он познал, как ему казалось, абсолютную, естественную необходимость в абсолютной противоположности к закономерности или, выражаясь яснее, естественную закономерность – которой он вовсе не отрицал, заменяя ее только понятием «необходимого и поддающегося предвидению процесса», в абсолютном противоречии к нравственной закономерности27

. Мощная индивидуальность, в высшей степени благородная, своеобразная личность освобождается от мощного инстинкта и с горькой насмешкой и презрением восстает против «обезличивающего», «противоестественного» «уравнивания» «морали», то есть, того, что она считает моралью.

Дело в том, что она знает одну только мораль, «стадную мораль», мораль «социального позвоночного», как она сама себя называет, которую мы выше изложили под понятием этического догматизма, мораль «глупых философов и мечтателей о всеобщем братстве, называющих себя социалистами», «утилитаристов-невежд», как их очень часто называет новый истолкователь природы. И кто «раз продумал до конца эту стадную мораль, тот знает одной гадостью больше, чем другие люди, а может быть и новую задачу».

Если не по форме, то по существу дела мы не можем не согласиться с протестом человека, который так говорил. Остается лишь решить вопрос, исчерпывается ли сущность морали вообще той «стадной моралью», достаточно сильной еще и в настоящее время и вызывающей с его стороны столь ожесточенный нападки. Но этот вопрос нас в настоящее время еще не занимает. Покуда перед нами задача понять и изучить, как таковой, этот новый, второй тип морали.