Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Догматизм, в целях «общего благоденствия», считал необходимым нивелировать жизнь и действия всех индивидов до мелочей по общим шаблонам, и охватить своими благонамеренными предписаниями даже курение табаку, вопросы политики и биржи. Против этой филистерской морали возмущается ясное чутье действительности, присущее яркой индивидуальности. Она познает абсолютно-индивидуальное всякой действительности, «инакобытие» всякой жизни и всех существ. Она сознает, что во всем мире нет нигде абсолютного равенства живых существ и условий их жизни, а потому и не может быть никогда равных действий. «У действительных индивидов никогда не бывает одинаковых действий». Здесь устанавливается в высшей степени важный факт познания, что «человек есть нечто однократное и делает только однократное». Из этого познания единственного и однократного характера истинной действительности в противоположность чисто абстрактной схеме действительности, как и из благородного чувства «исторической ценности», однократности и единственности вытекает правильное и резкое отклонение этического догматизма, который, к сожалению, и неосновательно рассматривается этой новой точкой зрения, как этика вообще. «Я делаю отвод против этой низменной теории, проповедующей: «что для одного хорошо, то и для другого не плохо», «не делай другому того, чего ты не хочешь, чтобы было сделано тебе», – теории, желающей обосновать всю совокупность человеческих отношений на взаимных услугах, так что каждое действие представляется отплатой за то, что было сделано нам. Эта предпосылка неблагородна в высшей степени; здесь предполагается эквивалентная ценность моих и твоих действий; личная ценность действия здесь просто аннулируется (а ведь такое действие ничем не может быть уравновешено и оплачено). «Взаимность» есть большая пошлость; то, что я делаю, не может и не должно быть сделано другим, уравновешивание здесь невозможно… в более глубоком смысле ничего никогда не возвращается, потому что мы нечто однократное и только однократное делаем. Это основное убеждение побуждает к аристократическому отмежевыванию от толпы, потому что толпа верит в «равенство», а, следовательно, и уравновешивание и «взаимность».

При таком великолепном взгляде на действительность, при таком тонком понимании «исторических ценностей» неприемлемость всякой догматической морали становится очевидной, и эта мораль оказывается поколебленной до основания и разрушена. Все абсурдные идеи, которые в ней заключены, или к которым она должна привести, если додумывать ее последовательно до конца, вся внутренняя ложь и неправдоподобность – все это одним мощным ударом обнаружено воочию. «Обезличивание» догматизма, полная «неестественность» его мнимой «естественной закономерности» вполне распознаются этим проникновенным взглядом; его «альтруизм» очень удачно бичуется, как «самая лживая форма эгоизма», как «окольный путь к нему же». О его понятии «всеобщей любви к человечеству» правильно говорится: «Этим понятием, до настоящего времени, лучше всего оперировали, чтобы лгать и лицемерить»28

. Весь антураж всеобщего благоденствия и общей пользы провозглашается принципом, абсолютно неприемлемым. Все это не что иное, как «глупая»… «болтовня»… – «Оценивать значение человека по той пользе или тому вреду, которые он приносит людям». Во-первых, нет ни одного принудительно-необходимого основания для того, чтобы сделать обязательным для единичной личности этот будто бы общий принцип, потому что он всегда остается определенным субъективно. «Вот путь к счастью», с этим восклицанием каждый бросается к нам с готовым рецептом в руках. «Но какое нам дело до счастья? спрашиваем мы в полном изумлении». Во-вторых, наш «принцип» сам себя разрушает своими совершенно абсурдными выводами. «Значение какого-нибудь действия оценивается по его последствиям, говорят утилитаристы… Но известны ли эти последствия? Может быть, на пять шагов вперед… Утилитаристы наивны… В конце концов, нам нужно еще знать, что полезно; и здесь взгляд их не проникает далее пяти шагов».