Новые записки санитара морга

Время санитара Антонова шло вперед, оставляя все дальше за спиной офисные будни. Менеджер среднего звена плавно перерождался в пролетария, бюджетника и представителя самого низшего профессионального сословия. Классический деловой костюм окончательно сгинул из поля зрения, чему я был искренне рад, ведь всегда не любил его, избегая при любой возможности. Синяки и ссадины на руках, крепкие, но нерельефные мускулы, незаметно выросшие в похоронной суете, без помощи тренера и фитнес-зала, все эти признаки представителя рабочего класса надежно въелись в меня куда быстрее, чем я ожидал.

Новый социальный статус мне искренне нравился. Стать рабочим человеком после стольких офисных лет — было сродни уникальному приключению. Что-то вроде реалити-шоу, что показывают на каналах типа «Дискавери». Утром, по дороге на работу, меня окружали совсем другие люди. Те, кто начинает трудовой день в восемь. Коммерсанты так рано не встают, нежась в кроватях на пару часов подольше. Другие люди, другие лица, одежда, другие газеты в руках. «Люди перестали читать в метро деловую прессу. Где свежие «Ведомости» у соседа по вагону? — как-то раз заметил я. И тут же все понял. «Читают, как и прежде. Просто ты их не видишь, а они тебя. Нам теперь не по пути». Социальные классы, о которых так много знал бородатый Маркс, развели нас с читателями «Ведомостей» по разным тропинкам. Моя поухабистее, куда грязнее, зато широкая и прямая. У них она выглядит значительно презентабельнее, но. Узкая, скользкая, хоть и чистая, и петляет по сторонам, то и дело грозясь внезапно оборваться, уткнувшись в нежданное официальное письмо от капризного работодателя.

Вот мой наниматель такого не выкинет. Потому что он — государство.

Такая огромная и бесформенная машина, которой никак не разглядеть меня с высоты своего масштаба. Нет, оно, конечно же, знает, что я есть. Но увидеть не может, как сверхмалую частицу. Доказать существование санитара Антонова легко, но только по косвенным признакам. Зарплату получает, да и премии тоже. В отпуск ходил, за технику безопасности расписался, рабочая одежда ему причитается. Да и молоко пьет исправно — значит, есть такой. Не может же молоко само исчезать. А какой он, этот Антонов? Рыжий? Может, лысый? Тупой или остряк? Не видно. Писатель? Не, это не наш. Книжки Ульянов пишет, а у нас Антонов. Точно — не наш.

И все же офисная жизнь, многие годы шагающая в ногу с моей собственной, все еще была частью меня. Я не скучал по ней и даже особо не вспоминал. Она являлась будто призрак из прошлой жизни, не желающий оставить того, кто был с ним близок. Как? Например, во сне.

Однажды, попав в крепкие объятия Морфея, я делал обычное вскрытие по Шору. Стоя на подставке, работал, глядя на труп какого-то старика, лежащего на секционном столе. Мертвец, стол, собственные руки в перчатках, измазанных скупой безжизненной кровью, — вот и все, что я видел в том сне. При этом совершенно не понимая, что это сон. Ведь все было предельно четко, никакой сумятицы и тумана. Ну и отношение к происходящему — соответственное, рабочее, без эмоций. Не хочется налажать и хочется быстрее закончить, только и всего.

И вот тут я почуял, что что-то не так. Слишком много вокруг звуков. Какие-то неясные разговоры, полифония множества голосов, телефонные звонки, шелестящее клацанье клавиатур. И запах кофе, мягкий и глубокий. Все это никак не могло родиться в секционной, где бряцанье инструментов тонет в звуке льющейся воды. Сперва, удивленно застыв, я резко вскинул голову и, застыл снова, раздавленный увиденным.

Стальной секционный стол, с истерзанным медициной трупом, красовался ровно в центре большого офисного зала со множеством столов, отгороженных пластиковыми переборками и просто стоящими вдоль стен, с факсами, принтерами, сканерами, компьютерами, с кулером, кофейным автоматом и с огромной картой страны, утыканной красными флажками как доказательством значимости и роста. Продвинутые пользователи называют это «опэн спейс», что переводится как «открытое пространство». Спрятаться почти негде, ни зевнуть, ни пернуть — все силы работе. А уж секционный стол с мертвецом и санитаром в грязном фартуке и подавно не спрятать.

Ответственные менеджеры, погруженные в работу, не замечали меня, уткнувшись в мониторы. Но я прекрасно понимал, что стоит хоть одному из них оторваться от экрана. Представив себе это, я покрылся нервными мурашками. Визг, крики, паника, опрокинутый кофе, недоделанный отчет, выблеванный кем-то завтрак. И бегство, дружное бегство сплоченного коллектива, рванувшего вон из офиса. А если кто и останется, значит, у него либо паралич, либо он конченый отморозок. Ну, или бывший медик. Не, медик тоже побежит. Даже три медицинских образования не помогут объяснить, как фрагмент секционного зала оказался посреди офиса.