Новые записки санитара морга

«Что делать-то?» — растерянно подумал я, дико крутя головой по сторонам. Спрашивать себя «как это возможно?» я не стал, зная, что ответа не будет. А «кто виноват?» меня не интересовало. В тот момент вопрос «что делать?» был единственным доступным мне вопросом. «Тихо уйти? Нет, привлеку внимание. Незаметно спрятаться. А куда? Опэн спейс, мать его! Может, под стол? Под родимый секционный стол. А когда все разбегутся, сделаю ноги.

Я, правда, в хирургической пижаме, но это не страшно. В таком переполохе никто на меня внимания не обратит», — лихорадочно соображал я.

Офисная идиллия могла закончиться в любую секунду, сменившись форменным кошмаром.

«Так, я смотаюсь — а с дедом что? Он же почти вскрытый! Ладно, не моя забота. Не я его сюда притащил, не я всю эту чертовщину устроил». И уже собрался лезть под стол, как и было задумано, но.

«Секундочку! Чертовщину-то не я, конечно, устроил. А деда на стол я положил. То есть он оказался здесь, в этом офисе, и при моем участии тоже. Моя ответственность, получается. Да что за дерьмо такое!» Так и не успев спрятаться под столом, я уже снова задавал себе вопрос, с которого начал: «Что делать-то?»

Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но истошный женский визг спас меня. «Ну вот, заметили наконец-то! Сейчас тут такое начнется!

Покруче ежегодного отчета для акционеров. Эх, надо было под стол лезть, да поздно уже, — подумал я, нервно сглотнув. — И чего дальше?! Стоять? Или побежать вместе со всеми и орать в голос, будто я тоже до хрена испугался. А смысл? Не, не побегу. Буду-ка я дальше деда вскрывать. В конце-то концов — это моя работа. Не опэн спейс, но уж какая есть. Так что — продолжим».

Гордый своим незаурядным решением и тем, что не полез под стол, как слабоумный ребенок, взял длинный нож, чтобы закончить начатое под какофонию бушующей паники.

— Как там в детстве-то учили? Все профессии нужны, все профессии важны, — пробубнил я.

И в следующее мгновение проснулся, смакуя чувство облегчения.

Родня. Похоронное веселье

В тот день вялое рабочее утро душило меня теплой дремотой, то и дело подначивающей закрыть глаза при первой удобной возможности. Да и Вовки тоже зевали, понуро, словно из последних сил, тянули ритуальную лямку. Верный признак упавшего давления.

Шел мелкий, тихий, тоскливый дождь, затянувший город грязно-серой влажной ватой. Да и на дождь это толком похоже не было. Скорее ему бы подошел термин «осадки». Хотелось быстрее перелистать предстоящие трудовые часы; каждое действие давалось с трудом, через преодоление. Домашний диван виделся недостижимым Эльдорадо, раскинувшимся где-то за полжизни пути от тебя, а потому почти нереальным. Если присел — казалось, что встать уже не удастся, а потому старался не садиться. К тому же спасительный растворимый кофе, невыразительно пустой на вкус, который я принимал как лекарство, закончился пару дней назад. Купить его я забыл, о чем горько сожалел каждый раз, по привычке хватаясь за пустую жестяную банку.

Настроения не было. Вернее, оно было, но совсем не такое, какое необходимо с утра на работе. Той дело думалось о разном, но все больше про хворающую Марусю, которая хоть и была с виду обычным бульдогом, значила для нас с женой куда больше, выполняя функцию ребенкозаменителя в нашем бездетном союзе. Случайно родившееся слово «бульдочь» говорило само за себя.

Трудовое время нехотя тянулось, словно ленивый кисель. Казалось, даже притормозили настенные часы, натужно двигая минутную стрелку. И вдруг.

Мутную поволоку дождливого утра прорезал чей-то зычный раскатистый хохот. Его тут же подхватил смех еще нескольких голосов. Не прошло и нескольких секунд, как новый всплеск веселья донесся со двора сквозь приоткрытую дверь служебного входа. Потом опять, и снова, и еще раз.

— Все-таки какое веселое место — этот морг, — заметил Вовка Старостин, нанося густой слой тоналки на буро-синюшное лицо массивной старухи. — А все говорят, мол, как вы там работаете.

Смех стих, будто услышав Вовкину реакцию.

— А ведь это родня чья-то, — сказал я, меняя бритвенное лезвие в старомодном пластмассовом станке, незаменимом в руках опытных посмертных цирюльников.

— Ага, а кто же. — кивнул Старостин.

И тут же мы услышали новый дружный залп хохота. Он был громче и ярче прежних. Казалось, что весельчаков прибавилось, раскрасив их жизнерадостное многоголосье густым булькающим басом и квакающим «хи-хи-хи».

— Слушай, прям интересно. что за радость у людей такая. Дай-ка гляну на них, — не удержался я. И отложив бритву, не закончив бритья, сделал несколько шагов до двери отделения. Выглянув во двор, сразу увидел их.

Они стояли плотным кружком, рядом с катафалком, недалеко от крыльца траурного зала, прячась под навес от моросящего дождя. Человек семь-восемь, средних лет, вполне обычного вида и даже с цветами в руках. В основном мужики, но была с ними и пара дам. Одна из них в черном траурном платке, который совершенно не мешал веселиться.