Новый Михаил (СИ)

— Что ж, я рад тому, что у нас есть такие патриоты. Вы станете героем, Александр Сергеевич, а героев, как говорил один хороший человек, у нас не вешают! Итак, теперь слушайте официальную версию событий. Вы и ваши люди раскрыли заговор против Государя. Вы доложились об этом мне. Мы потребовали объяснений у генерала Алексеева и он, подтвердив все изложенное в рапорте, как человек чести, попросил дать ему револьвер с одним патроном. Свидетельство тому валяется под столом с дыркой в правом виске. Далее. Вы назначаетесь исполняющим дела начальника Генерального Штаба. За вашей подписью в войска уйдут приказы об аресте всех лиц, которые указаны в рапорте. Не забудьте объяснить вашим людям о том, что они теперь герои Империи. Штабс–капитан Мостовский с коллегами поможет вам быть убедительным. Если вдруг, кто–то не захочет быть героем — таких немедленно изолировать, а при сопротивлении расстреливать на месте.

Следующее. С этого момента Мостовский является вашим адъютантом. Мимо него не должна пройти ни одна бумага, ни один приказ и ни один телефонный звонок. Люди штабс–капитана помогут вам с охраной. Ваши приказы и распоряжения будьте добры согласовывать со мной. И вот еще что. Александр Сергеевич, вы надеюсь понимаете, что после обнародования ваших приказов об аресте изменников возврата назад у вас не будет?

Лукомский тяжело вздохнул и буркнул:

— Понимаю. Что уж теперь–то…

Я кивнул.

— Думаю мы поняли друг друга. Теперь вы или со мной или…

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Полковник Фомин мрачно смотрел на просящего. Тот стоял пряча глаза, а затем повторил просьбу:

— Отпустите, господин полковник! Христом Богом прошу! Совсем болезнь доконала…

Полковник видел, что стоящий перед ним офицер явно недоговаривает и причины, которые заставили ротного командира придти к своему непосредственному начальнику, несколько иные.

— В чем дело? Говорите откровенно! Вы, георгиевский кавалер, в самый важный момент в истории государства вдруг являетесь ко мне и просите отпустить вас домой из–за какой–то только что придуманной болезни! Вы что? С ума сошли? Или вы струсили?

Штабс–капитан подтянулся и глаза его сверкнули бешенством:

— Господин полковник, разрешите говорить откровенно?

Фомин хмыкнул.

— Мне кажется я этого от вас уже четверть часа требую.

Офицер заговорил, жестко и обреченно.

— Господин полковник! Я офицер и давал присягу. Но я не понимаю кому теперь нужна моя присяга. Правительство сбежало. Где Государь неизвестно и ходят слухи, что он убит. Цесаревич еще дитя и не сможет управлять Империей. На улицах анархия. Офицеров заставляют отдавать оружие и снять погоны. Или просто убивают. Распоряжения высшего военного начальства бессмысленны и противоречивы, а это значит, что наши генералы сами в полной растерянности и не понимают происходящего. Безнадежность и агония. Солдаты и офицеры обсуждают куда и как бежать. Я пришел к вам просить меня отпустить, но остальные не придут. Они просто разбегутся. Господин полковник, прошу вас, как человека — отпустите. У меня молодая жена дома и я не знаю, что с ней. Отпустите! Или я сам уйду…

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Я затушил папиросу в хрустальной пепельнице. Черт, как я не люблю сигареты, а уж тем более папиросы. Нужно будет напрячь Джонсона, пусть он мне сигары организует что–ли. Хотя какие к дьяволу сигары? Трубку и только трубку! Как же я соскучился по трубке. У меня дома их целая коллекция… М-да. Дома. Где теперь дом? Или, вернее, когда?

— Следует ли мне считать себя арестованным?

Вздыхаю и поднимаю глаза на собеседника. Великий Князь Сергей Михайлович в крайнем нервном напряжении, рука сжата в кулак, костяшки побелели, ноздри раздуваются. Какие мы грозные… Вслух же благодушно отвечаю:

— Нет, дядя, какие могут быть аресты? Великого Князя нельзя арестовывать. Вот кое–кто попробовал и что вышло из этого? Я просто слышал, что ты плохо себя чувствуешь, вот и пришел осведомиться о твоем здоровье. Может нужно что?

— А пост охраны за дверью и внизу под окнами?

— Сугубо для обеспечения твоего покоя, дядя. Чтобы ты хорошо отдохнул и голова твоя прояснилась. Вот у генерала Лукомского голова резко прояснилась и он раскрыл заговор против нашего обожаемого Государя Императора. В данную минуту просветленный Лукомский, вместе со своим новым адъютантом Мостовским, производит аресты заговорщиков. И знаешь, у него вдруг оказалось так много помощников по выявлению и искоренению мятежников, что я диву даюсь. И, кстати, просветленный Александр Сергеевич теперь исполняет дела наштаверха.

Сергей Михайлович удивленно уставился на меня.

— А куда делся Алексеев?

— А вот он не просветлился.

— И где он сейчас?

— Думаю там где и был полчаса назад — валяется под своим столом. Некогда им заниматься сейчас.

На меня глянули с подозрением.

— Под столом?

— Револьверная пуля пробила правый висок генерала и он изволил скончаться на боевом посту.

— Сам?

Я усмехнулся.