Новый Мир ( № 1 2012)

 В полусне-полужизни-полубреду героя есть что-то отдаленно поприщинское, и, кажется, это вполне осознаёт автор повести. Рассказы о Гоголе неявно выделяются из потока литературных сведений, попавших на ее страницы («семья Гоголей принадлежала к числу культурных помещичьих семей Украины», «отец Гоголя был человеком одаренным»), возникают внезапно и гоголевские герои: старосветские помещики Иван Иванович и Иван Никифорович. И все же «тема Гоголя» в повести только намечается. По-настоящему она будет раскрыта только в завершающей книгу пьесе «Играя Гоголя». Короткая, состоящая всего из одного акта пьеса уже была опубликована в начале года в журнале «Вестник Европы» под названием «Играем Гоголя», и тогда же она вызвала настоящую бурю восторгов. Гаврилов использовал практически только материал школьного учебника, не сильно его дополнив, но как знакомые с детства хрестоматийные Чичиков, Хлестаков, Поприщин показаны в пьесе! Перед нами почти «За закрытой дверью» Сартра, почти экзистенциалистская драма в исполнении Гоголя и его персонажей. Герои сначала отвечают на вопросы какой-то необъявленной анкеты, постепенно из этого анкетирования вырастает нечто подобное диалогу. Не думаю, что прав Кирилл Корчагин, когда видит в пьесе только декларацию невозможности полного воплощения литературного героя

[2]

, и Гоголь нужен Гаврилову только как основоположник орнаментальной традиции, стремящейся к максимально богатому или, как раньше говорили, «сочному» тексту. Пьеса гораздо сложней. В частности, пьеса — это настоящий развернутый ответ на парадокс Павла Филонова, хотя, создавая ее, о художнике Гаврилов едва ли думал. Филонов шутил, что хочет написать картину столь мощную, что ее можно было бы вешать на стену без гвоздя. Смысл странной шутки в том, что картине, естественно, нужно на чем-то держаться, сама по себе она не может оторваться от материи, изменить физические законы, и все же в этом преображении материального мира состоит цель искусства. Гоголь не может преобразить не то что внешний мир, но даже собственных персонажей: гоголевские герои в пьесе (прежде всего Чичиков), пытаясь вести диалог, только пародируют его собственные возвышенные мысли. Патетические рассуждения Гоголя о ложных ценностях тут же опошляет Чичиков: «Червь сосет и высасывает, и уже одни побрякушки».  В конце концов оставшийся наедине с самим собой Гоголь может только жаловаться: «Новые мои герои никак не оживают, мертвы». Полагаю, Гоголь в какой-то мере интересен Гаврилову как создатель «энциклопедии русской жизни» — уютного мира «Мертвых душ», по которому ностальгировал герой «Города Эн» Леонида Добычина. Недописанные, обижающиеся на автора за свою тяжелую судьбу персонажи, несмотря на недописанность и недовоплощенность, — все же часть русской жизни, впервые открытой Гоголем. Чичиков, Поприщин и Хлестаков отсчитывают денег на похороны умершего (уснувшего) Гоголя. С определенным пафосом можно сказать, что в их лице Россия отдает дань умирающему автору, но именно та Россия, которая запечатлена и преображена Гоголем. Другой не останется. В придирках и репликах героев раскрывается вечная тема Анатолия Гаврилова — попытка договориться даже не со внешним миром, а со своим же языком, со своим произведением, определить отношения автора и текста. Гоголь останется один, без сочиненных им персонажей, но ведь и сам он тоже только литературный персонаж, герой своих «Выбранных мест из переписки с друзьями». Главным героем литературы оказывается автор. Последние несколько страниц пьесы — прерываемый небольшими паузами монолог Гоголя, последние слова его почему-то напоминают Венедикта Ерофеева: «Москва — конечная, конец. Прощайте». Конечная остановка. Конечной остановкой должны были стать Петушки для Венечки, так и не сумевшего уехать из Москвы. Смерть как остановка.