Новый Мир ( № 10 2010)

Верлибр, сформулированный для себя именно как отказ от формы, а не поиск новой, есть не просто капитуляция, но, перефразируя Талейрана, гораздо хуже — это ошибка, результат школьного штампа, дихотомии формы и содержания. Ритм возникает изнутри, а не по шаблону. Метафизика Гандельсмана не видит черты между словом и смыслом, слова у него и есть предметы, составляющие жизнь, конспект которой он набросал в «БИО». И не какая-нибудь возвышенная жизнь, просто повседневный быт, в котором любое обретение, радость несет в себе семена горя, утраты. Иногда поэт заглядывает в историю или мифологию, но его главный предмет — родные и друзья, их прижизненная обреченность и посмертная невещественность. Эмоция и материя в этом мире идентичны, и возвышенные образы стихам не нужны — они автоматически возводят в ранг мировой тайны все, к чему прикасаются.

 

Усомнившись в себе, поднося свои руки к глазам,

я смотрю на того, кто я сам:

пальцы имеют длину, в основании пальцев — по валуну,

ногти, на каждом — страна восходящего солнца,

в венах блуждает голубизна.

Как мне видеть меня после смерти меня,

даже если душа вознесется?

 

Стихи, посвященные матери и отцу, разговорно-бытовая интонация которых сдерживает накал замороженного взрыва, приходят на ум первыми при упоминании Гандельсмана, но не он ли умеет пристальнее многих заглянуть внутрь совершенно посторонней жизни — даже такой, от которой глазу предстает одна оболочка?

 

Муж в халате полураспахнутом,

то глазами хлопнет, то ахнет ртом,

прахом пахнет, мочой, ведром.

Трое замерли мы, по стенам часы шуршат.

Сколько времени! — вот чего нас лишат:

золотушной армии тикающих мышат.

Сел в качалку полуоткрытый рот,

и парик отправился в спальный грот.

Тело к старости провоняет, потом умрет.

 

Так доматывает срок уже умерший, но автоматически сопротивляющийся исчез­новению человек — или, в другом стихотворении, мы видим приход смерти внутренним зрением уличного голубя, пока внешнее фиксирует грузовик с арбузами как символ завершающегося мира. Речь у Гандельсмана неразрывно связана со зрением, ее бы назвать фотографической, но это ведь не снимки, а всегда оригиналы.