Новый Мир ( № 10 2010)

Как и другие авторы, которых часто упоминают в том же ряду (Карина Шаинян, Шимун Врочек, Владимир Данихнов, Юлия Зонис, Алексей Лукьянов, Иван Наумов), Колодан предпочитает «открытые» литературные конструкции, оставляющие большой простор для интерпретаций и трактовок. С одной стороны, в этом кроется большой соблазн для читателя: по сути, тот становится соавтором, привносящим в произведение новые смыслы, о которых сам писатель, возможно, и не задумывался. С другой стороны, это тяжелый труд: вместо того чтобы выступать в роли ведомого, брести вслед за писателем-проводником по пыльным закоулкам повествования, приходится подыскивать ключики к культурным кодам, складывать пазлы, ломать голову над загадками, оставленными автором без ответа. Простоты и ясности, столь ценимой поклонниками фантастики, в этом лабиринте не будет, так что до конца дойдут не все, кто-то неизбежно потеряется в бесконечных гулких коридорах или сгинет в мрачном тупике. Неудивительно, что литераторы, духовно близкие к Колодану, предпочитают среднюю и малую формы: здесь читателю легче нащупать спасительную нить Ариадны, разобраться что к чему — или, по крайней мере, обрести иллюзию понимания.

Еще в 2008 году Лев Данилкин в рецензии на «Другую сторону» Колодана упомянул

«

живость его воображения, отменный языковой слух и остроумие». Это в полной мере относится и к новому сборнику писателя «Время Бармаглота», включающему кроме заглавного текста повести «Звери в цвете» и «Сбой системы». Кроме того, эти произведения связывает особая атмосферность и внимание автора к мелким деталям, что отметил сам Колодан в интервью, данном в 2009 году онлайн-журналу «Питерbook».

«Работа над созданием атмосферы порой принимает едва ли не маниакальные формы, — признается Дмитрий. — В чем-то это фактически клиповое мышление, работа в первую очередь на образах и деталях. Отсюда и любовь ко всяким винтажным элементам (всем этим рыбам в формалине и актрисам немого кино), скрытые коды, цитаты и отсылки, стилизации и сбитая перспектива — когда дальние и близкие детали изображены с одинаковой резкостью и точностью. В этом есть что-то от прерафаэлитов. То есть, если брать грубо, имеет место не определенный момент времени, как у реалистов или даже импрессионистов, а запечатленное, вмороженное время. Как во сне. Когда автор, не ограниченный бегом времени, может подойти и рассмотреть каждую деталь».