Новый Мир ( № 10 2013)

На самом деле, ирония по поводу писательских пристрастий Стэплдона не очень уместна. В начале ХХ века европейская фантастика была лишь способом изложения идей о мироустройстве — наряду, скажем, с философским трактатом (впоследствии именно так задачу фантастики понимал и Станислав Лем, тоже Стэплдона высоко ценивший), и в этом смысле Уэллс был не менее уважаемым автором, чем, к примеру, Тейяр де Шарден. Фантастикой как инструментом не брезговал тот же Пристли. Стэплдон в этом смысле не исключение, тем более, что его «Последние и первые люди» и впрямь скорее смахивают на трактат. Романом в традиционном смысле слова это сочинение можно назвать лишь с очень большой натяжкой — ни завязки, ни кульминации, ни героев (в качестве действующих лиц — страны и народы), а вместо развязки — медный таз, которым все накрывается окончательно, хотя и весьма величественно: все борения, все взлеты и падения оказались напрасны. Переселившееся на Нептун человечество (Восемнадцатые Люди, фактически уже другой вид, ничем не напоминают людей нынешних), раз за разом возрождавшее себя в эволюционных спазмах и, казалось бы, только-только достигшее гармонии, поглощается некоей космической чумой, цепной реакцией, поражающей звезды и вот-вот грозящей поглотить Солнце.

Люди как таковые, их судьбы, индивидуальные пристрастия и переживания для такой картины мелки (хотя исключения есть — скажем, обладающий врожденным бессмертием мутант-проповедник из второй — «патагонской» — цивилизации Первых Людей, и один из людей последних, Восемнадцатых, не столько Спаситель, сколько Утешитель, посланник и воплощение всего Человеческого). Речь идет о целых геологических эпохах, о глобальных катаклизмах, в том числе и рукотворных, вызванных применением биологического оружия или атомной энергии, о миллионах лет (два миллиарда, где-то так), о направленной эволюции и биоконструктах (гигантские мозги-башни Четвертых Людей). Если же обратиться к Википедии, можно узнать, что «также в романе предсказаны: приход коммунистов к власти в Китае, попадание СССР в зависимость от американского капитала, создание Евросоюза, американизация культуры на всей планете, война Германии и России, развитие гражданской авиации, аварии на ядерном производстве, глобальные эпидемии новых болезней, исчерпание природных ресурсов, освоение угольных и нефтяных запасов Антарктиды, войны из-за нехватки нефти, архитектурная мегаломания, атомное оружие (есть описание „ядерного гриба”), бактериологическое оружие, альтернативная энергетика в виде приливных и ветряных электростанций, создание новых видов растений и организмов, киборгизация, освоение космоса посредством атомных ракет». Еще, добавлю, он придумал «сборные» разумные существа, состоящие из микроорганизмов, могущих рассеиваться и соединяться вновь (эта идея впоследствии встретится в романах Ст. Лема «Непобедимый», Артура Кларка «Город и звезды», Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов», в рассказах Севера Гансовского «Хозяин бухты», того же Клиффорда Саймака «Мир, которого не может быть», да много где еще). Вообще, по словам Лема, история Первых и Последних Людей снабдила последующую мировую НФ удобным каталогом-шпаргалкой сюжетов и тем. Остальные прозрения в романе столь масштабны и странны, что, возможно, мы пока что в силу исторической и видовой молодости просто не можем их оценить и осознать. (С научной,

биологической

точки зрения практически безупречна эта вымышленная миллиардолетняя эволюция людей от Первых до Восемнадцатых — посредством смены биологических видов, взаимоистреблений и мутаций, так что последние, Восемнадцатые люди ничем не напоминают нас, — это, скорее, медведи с пятью глазами, бессмертные телепаты, каждый из которых, являясь отдельным организмом, входит в состав некоей телепатически объединенной общности, ячейки, тоже представляющей собой нечто вроде социальной и биологической единицы [1] .) И все это изложено суховатым языком исторических учебников; пожалуй, за исключением финальных сцен романа, где появляется личное — в самый последний, в самый трагический момент. Это обращение рассказчика к неумолимому Року, который нельзя ни обойти, ни умилостивить (такой себе космический Иов), затем — смирение и недоуменная покорность судьбе. Мы как бы листаем учебник истории и геополитики, только развернутый в будущее, вернее, в прошлое — из будущего, краткий итог, который подводит гибнущая цивилизация, очень отдаленно напоминающая нашу собственную.