Новый Мир ( № 12 2012)

Другой пример такого рода издания — книга классика-современника Олега Григорьева «Чудаки и другие», составленная живым классиком Михаилом Ясновым. Поэт Яснов так характеризует поэта Григорьева: «Первая книга Григорьева неспроста называлась „Чудаки”: она переполнена вот такими, немного не от мира сего персонажами, которые трудно вписываются в окружающий их мир. А если мы вспомним замечательную традицию детской поэзии, идущую от скоморошества и от старого ярмарочного театра, от „Человека рассеянного” С. Маршака и от стихов Даниила Хармса и Александра Введенского, то поймем, что чудаки Олега Григорьева оказались в хорошей компании».

На последней странице недавно переизданной «ДЕТГИЗом» книги о ленинградской блокаде (автор — Нисон Ходза, 1906 — 1978) помещено удивительное обращение к читателям. Приведем его здесь полностью:

«Дорогой друг! Напиши нам, пожалуйста, свои впечатления об этой книге. Если в твоей семье бережно хранятся блокадные фотографии, письма и дневники, то, пожалуйста, пришли нам копии этих уникальных документов военного времени. Они нам могут очень пригодиться и для новых книг, и для публикаций о блокадном Ленинграде в детском журнале „ЧИЖ и ЕЖ”

[4]. Если ты не знаешь, как сделать эти копии, то мы тебе поможем. Пиши! До свидания, твой „ДЕТГИЗ”».

В этом призыве, по-хорошему старомодном, «из прошлой жизни», заключена осторожная надежда. Услышат ли его те, кому он адресован?

Виртуозность и отчаяние

Григорий Петухов. Соло. М., “Воймега”, 2012, 44 стр.

 

С того далекого дня, когда трансатлантическая почта доставила мне вышедшую в американском издательстве “Эрмитаж” первую книгу стихов моего друга Льва Лосева “Чудесный десант”, и вплоть до выхода сборника Григория Петухова мне не приходилось быть свидетелем столь зрелого поэтического дебюта. Он требует разбора внимательного и пристрастного, ибо сразу — с первой книгой — нам явлен готовый поэт, который может меняться и совершенствоваться, но в том, что он состоялся, сомнений нет никаких.

Синтетически-обобщенный пейзаж этих стихов крайне непригляден и угрюм, суров и несентиментален. Этот жесткий некомплиментарный рисунок внешнего мира не выглядит нарочито, он подкреплен психологическими и философскими доводами.

Подобно Ходасевичу, автор не ждет от современников “ни грубой славы, ни гонений”, поскольку окружающая действительность настроена к поэту как минимум не дружественно.

Пусть алкоголя пожар не потух,

только веселье здесь не ночевало:

выдворен прочь из Московии дух

праздношатания, бес карнавала.