Новый Мир ( № 2 2012)

Слово крайне важно. Будучи произнесенным, оно единожды и бесповоротно наделяет сутью: «О нем, о почтальоне Михееве, — а может, его фамилия была, есть и будет Медведев?» Имя — это явно что-то большее, чем простая паспортная данность, оно исходит из мироздания, а не из формуляра в паспортном столе, и в нем же растворяется: «…как твое имя меня называют Веткой я Ветка акации я ветка железной дороги я Вета беременная от ласковой птицы по имени Найтингейл я беременна будущим летом и крушением товарняка вот берите меня берите я все равно отцветаю». Слово-имя сакрально, как у древних (когда знание о настоящем имени человека давало магическую власть над ним)

[8]

: «…ужели не подберем слов высоких, сильных и нежных взамен этих — чужих и мерзких. О люди, учители и ученики, как неразумны и грязны вы в помыслах своих и поступках!» — ужасается учитель, наблюдая похабщину на стенах в школьном туалете. Слово таинственно и почти запретно, как настоящее имя Бога: «…только не старайтесь узнать ее имя, а то я вообще не буду рассказывать». Слову, как в имяславии, дана, делегирована волшебная сила претворяющей метафоры, метафоры-метаморфозы, метафоры-становления: «…сравни колонию термитов с лесным муравейником, грустную судьбу листьев — с серенадой венецианского гондольера, а цикаду обрати в бабочку; преврати дождь в град, день — в ночь, хлеб наш насущный дай нам днесь, гласный звук сделай шипящим, предотврати крушение поезда…» Слово может изменить человека даже более радикально, превратив простых железнодорожников Николаева и Муромцева в японских поэтов Накамуру и Муромацу, перенеся их, беседующих при свете свечи, из железнодорожного депо в обстановку средневекового японского пейзажа: «…сегодня утром жена хотела пойти в лавку босиком, но я попросил ее надеть гета…»[9]